Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Это ему не помогло. Не улыбнувшись, Иван Васильевич спросил:

   — А ежели война?

   — Оборони господь! — Щелкалов обмахнул себя крестом. — Никита Романыч малой кровью возьмёт Пернау, да и довольно бы.

Боярин Юрьев отправился в Ливонию. Поход наметился короткий и решительный. В части Ливонии, тяготевшей к Инфлянтам, шведов не было, а литовцам не до войны. Долгой войны Щелкалов искренне боялся.

   — Пернау дела не решит. Ливонские города должны стать нашими, как Юрьев. Ревель — кость в горле Нарвы. Чего молчишь?

Щелкалов мучился недолго. Что толку врать?

   — Такая война нам нынче не по силам, государь.

   — И всё же такой войны не избежать, Андрей.

   — Государь, дождёмся Стенжицы. Если бы Фёдор Ельчанинов на совесть поработал там... А я ему велел!

Иван Васильевич перестал слышать главного дьяка.

Видно, Андрей, что в тебе кровь и разум лошадного барышника. Не слышишь ты, что делается в стране. Борис Годунов соображает много лучше, даром что получает полсотни в год (ты, любопытно, сколь гребёшь помимо своего оклада?). Война уже идёт внутри страны. Скудость и зависть распаляют сердца людей. От государевой кротости они свирепее зверей становятся. Свирепость копится, надо направить её в русло, иначе — кровавое междоусобие, развал, потеря власти.

По справедливости, следовало бы возвышать не тех, кто щёлкает зубами, а тех, кто получает выгоду от мирной жизни. Добрые потому добры, что приспособились именно к этому порядку, а злые не сумели.

Но злые отчаяннее и сильнее.

Иван Васильевич серьёзно относился к родовитости бояр: сам Рюрикович[33]! Древнюю, густую кровь не купишь. Он гнал бояр не потому, что опасался их силы, а потому, что сила их иссякла. Сама история гонений это подтверждала: крупные заговоры приходилось выдумывать Малюте, никто из обречённых ни разу не покусился на жизнь царя. Даже в Литву бежал один князь Курбский, прочие — мелочь, дети боярские, расстриги... Родовитые следовали правилу: «Мы любим государей и добрых, и злых».

Иван Васильевич считал, что в России — он с малых лет видел Россию страшной и трудноуправляемой — удержаться наверху могут только самые злохитрые люди. Он и искал их среди княжат не первого разбора и мелкопоместных детей боярских не ради справедливости, не из желания уравнять дворянство, а в расчёте на их нерастраченную силу и неуёмное стремление наверх. Если среди бояр оказывались люди сходного характера, он, не задумываясь, тянул и их в опричнину.

Лучше других он понимал, что самодержец не имеет права на поражение в войне. Если сильная власть воюет с внешним врагом не лучше слабой, она народу не нужна. В случае поражения враг внутренний (не обязательно бояре: мало ли кто возникнет из этой тёмной и пёстрой народной гущи!) навалится на самодержца, как сильный волк на заболевшего, и загрызёт. Кто защитит?

Защитят низшие, обязанные государю всем. Они всегда готовы схлестнуться с теми, кто мало обязан государю, у кого в родовой памяти осталось совместное правление с великими князьями, с Дмитрием Донским, сказавшим: «Вы не бояре, вы государи земли моей...»

Щелкалов ждал от государя решающего слова. Иван Васильевич устал от множества подобных слов, произнесённых за двадцать лет правления. Ему вдруг захотелось отдыха, «прохлада». Согласно наставлениям послам, опричнина была всего лишь загородным «прохладом» государя...

— А деньги есть, — сказал Щелкалов. — По святым обителям.

Он оставался безнадёжным реалистом. И он не думал о прохладе. В этом и счастье его, и ущербность. Зато опала ему не угрожала.

Нельзя сказать, чтобы Иван Васильевич первым позарился на монастырское добро. Его отец и дед не только зарились, но привлекали ко двору людей, обосновавших преступность монастырского землевладения — нестяжателей. Но иосифляне, противники нестяжателей, победили, показав себя полезными великому князю. Поэтому Ивану Васильевичу приходилось запускать руки в церковную мошну урывками, словно он тать в своей стране. Щелкалов предлагал взять сразу крупно и на основании закона.

Тарханы — грамоты, освобождающие земли монастырей от податей. Большие деньги можно получить, отменив тарханы.

И отменить тарханы он предложил не по наитию. В приказах и среди бояр давно уже поговаривали об уравнении монахов-землевладельцев с остальными. Нестяжательские настроения тянулись от покойника Вассиана Патрикеева, князя-инока, через Курбского к тайным его единомышленникам. Дворянство почти единодушно было против несправедливых привилегий иноков. Государь мог исправить несправедливость, его поддержат все.

Иван Васильевич думал иначе. В случае неудачи, какой-либо замятии по поводу тарханов, он терял больше, чем Щелкалов. Он чуял наступление опасных перемен и попросту боялся оказаться во вражде сразу со всеми: союзниками Колычева и Тулупова в ближней думе, их доброжелателями в Боярской, и церковью. В то же время казалось очевидным, что если отменять тарханы, то теперь, когда епископы ещё боятся его по старой опричной памяти.

Боятся, но могут взбелениться, поддержанные рядовыми иноками. Удавить в келье праведного, почитаемого человека не так опасно, как обратить против себя стихию монастырского стяжания, лишить десятки тысяч иноков права на обеспеченную жизнь. Казалось бы, нищие мнихи, бредущие вослед Христу, должны оказывать большее воздействие, чем блеск серебряных кадил и сытый рёв иподиаконов. Нет! Бедно украшенные церкви собирают намного меньше прихожан. Бог нужен простому человеку в сиянии богатства. Нищелюбцы вроде Нила Сорского, вызывали не столько поклонение, сколько непонимание. Стяжатели — понятны.

   — Тарханы мы отменим, — решил Иван Васильевич. — Я чаю, наши богомольцы за кистени не схватятся?

Андрею Яковлевичу уйти бы в радости, что добился своего и дёшево отделался. Его подвёл восторг избавления, знакомый всем после беседы с государем. Бес остроумия обуял первого дьяка.

   — Они бы, государь, бросились аки львы на коркодила. Да он их съест!

   — Надобно им хвосты прижать, ты прав.

   — Чем, государь?

   — А ты скажи, Андрей, что всего сильнее в нашем государстве?

Глаз у Ивана Васильевича поигрывал, Щелкалов чувствовал, что просто обязан продолжить шутку. Что сильней всех?

   — Бумага, государь.

Он думал, что теперь его отпустят.

   — Вот ты, Андрей, бумагу и составишь. Подашь донос на самых наших сильных владык. Чего сбледнел?

Сбледнеешь. Андрею Яковлевичу выпадало зачать драку между церковью и государством. Не ждёт ли его судьба сожжённого дьяка Курицына, при государевом отце так же вот, с грамотами, вылезшего против иосифлян? Кроме того, был ещё божий суд. В него Щелкалов верил твёрдо — дед его с Конской площадки не зря ушёл в священники, страх божий у них в крови.

Вот истинный единодержец: он владеет не только жизнью подданных, он может заставить подданного погубить собственную душу!

Иван Васильевич въедливо смеялся:

   — Ты не боишься ли, Андрей, что не об чем доносить? У наших архимандритов и епископов только ленивый не видит грехов. А ты ведь страдник... Глянь на Евфимия из Чудова монастыря, копни Тарасия Коломенского. Что у Тарасия дружба с Умным, того не опасайся... А новгородского владыку не тронь, у нас уж есть на него донос. Ступай, Андрей.

Иван Васильевич всю жизнь мечтал о том, чтобы все люди, служившие ему, были так же покорны и деятельны, как Щелкалов. Жаль, что покорность и деятельность редко уживались. Щелкаловы были скорее исключением. Многое приходилось брать на себя.

Он брал, но очень устал от этого. В последний год он часто перечитывал и вспоминал сказание о царевиче Иоасафе, где тема отдыха от власти соединялась со спасением души. Он не для красного словца писал недавно в Кирилло-Белозерский монастырь, что ему мнится, будто он чернец. Человек знает, что полезно и что губительно его душе. Но делает не так, как надо, из страха перед мнением людей, не допускающим, к примеру, чтобы государь временно менял дворец на келью. Немногие способны отказаться от внешнего величия ради внутреннего спасения. Об отказавшихся подвижниках все с увлечением читают, но им не следуют. Ивану Васильевичу стало уже мало одной игры воображения. Он с удовольствием переложил бы на дьяка ожидавшие его тяжёлые, чтобы не сказать — злодейские дела, а сам — ушёл бы, пока не стихнут вопли наказанных, обиженных, обобранных...

вернуться

33

...сам Рюрикович! — Рюриковичи — династия русских князей, в том числе великих князей киевских, владимирских, московских и русских царей (конец IX — XVI в., последний Рюрикович — царь Фёдор Иванович), считавшихся потомками Рюрика — начальника варяжского военного отряда, якобы призванного ильменскими славянами вместе с братьями Синеусом и Трувором княжить в Новгород.

108
{"b":"598515","o":1}