Оля отодвинулась от меня и отвернулась.
– А ночью, когда ты уснул, мне не спалось. Я вышла подышать в коридор. Стою и вспоминаю то, что было в отпуске. И так стыдно стало. И за то, что было, и за то, что тебя попросила следующим летом опять все повторить. Вроде в шутку сказала, но ты же знаешь – в каждой шутке есть доля правды. Вот из-за этой доли правды мне стыдно и стало. Ведь то, для чего мы это делали, получилось, а значит, больше не надо. Жена должна быть верна мужу. Приняла решение, что никаких больше приключений. Решила и сразу же представила себе, что у меня больше ничего такого не будет, и так мне себя жалко стало. Прямо до слез. Дура такая! Сама же себе запретила и сама же себя стою, жалею. И тут глубоко внутри меня что-то возмутилось и воспротивилось этому моему решению. Желания, наверное, поняли, что я на них покушаюсь – сладкого лишаю, заворочались внутри и проснулись. И вот стою я, заполненная желаниями и томлением, и пытаюсь отвлечься глядя в окно. А там такая красота! Мы как раз проезжали мимо озера. Бескрайняя темная матовая гладь, и луна, бегущая за нами в темном небе, а ее отражение – по воде. Я смотрю на озеро и на луну, и у меня ощущение, что я уже лечу высоко в небе вместе с луной над этой бескрайней гладью, а за мной, как и у луны, летит моя тень. И луна поет для меня. И я уже не просто лечу, но и кружусь вместе с луной в танце, а ее лучи ласкают мое обнаженное тело. У меня такой восторг на душе. Тут поезд тряхнуло, я перевела взгляд и… встретила влюбленный взгляд мальчишки из моей мечты. У меня задрожали ноги, и громко застучало сердце. Нет, почти сразу же я поняла, что на меня смотрит Артем, а не тот придуманный мной мальчишка. Это было так неожиданно, так внезапно его появление, такая странная моя реакция на его взгляд, что когда он подошел ко мне и мягко поцеловал меня в губы, я, Пашенька, растерялась. А когда очнулась, поняла, что отвечаю на поцелуи. Целуюсь с ним. И от этого мне самой стало стыдно. Стыдно от того, то я даже не пытаюсь от него отстраниться. Он же меня даже не обнял, просто гладил мои волосы. Я же могла отстраниться, но не сделала этого. Знаешь, наверное, не отстранилась потому, что у меня от его поцелуев сладко зазвенело внутри. От стыда я закрыла глаза и дальше уже целовалась с закрытыми глазами. Сначала мы целовались, касаясь друг друга только губами, потом он, целуя, обнял меня, а я, прячась от своего стыда, попыталась спрятаться в его объятиях. Спрятаться мне не удалось. Наши губы расстались. Он обнял меня под попку, поднял, прижал к себе и снова стал смотреть на меня влюбленными глазами. «Что ты делаешь?» – прошептала я. «Только тихонько, любовь моя. Не разбуди никого», – еще тише ответил он. Переложил меня на одну руку, пальчик другой приложил себе к губам, призывая меня к молчанию, и занес, прижав к себе, в купе…
Оля виновато подняла на меня глаза.
– Паш, ты прости, что я так подробно рассказываю. Это я рассказываю, чтобы ты понял, как на самом деле было, чтобы ты все узнал, а лишь потом судил.
Я лишь молча взял Олину руку и поцеловал ее запястье. Она испугано вырвала ладошку и положила себе на коленку. Пальчики ее дрожали.
– В купе было совсем темно. Это меня почему-то успокоило. Темнота спрятала меня от моего стыда. Я стояла и дрожала. Дрожали мои ноги, что-то сладко дрожало у меня внутри и млело в груди. Чтобы не было так страшно, я зажмурилась. Кроме темноты были только его руки, гладящие и сжимающие мои груди и губы, целующие мою шею. А потом остались только руки, снимающие мой халат. Ладони, медленно стягивающие с меня трусики. А я стояла, как в ступоре. Да что я вру! Я замерла, но сама поднимала ноги, когда он снимал с меня трусики. Я же помню, как щекотно было, когда они скользнули у меня сначала по левой, а потом и по правой пятке. Или это он поднимал мне ноги? Не помню. Я стала дрожать еще сильнее, когда поняла, что стою посреди купе совершенно нагая, а к моей спине прижимается горячее мужское тело. Стыд просто захлестнул меня, когда я почувствовала, как между ягодиц ко мне прижимается твердый мужской член. «Артем…» – прошептала я и замолчала, чувствуя, что говорить уже поздно и отменить то, что будет, уже нельзя. Это подтвердили и его губы, которые опять стали целовать мою спину, и руки, мягко, но решительно, укладывающие меня в постель. И я, Пашенька, покорилась его настойчивым рукам, жадно сжимающим мои груди и гладящим меня везде. Его губам, целующим меня там, где у меня стало сладко пульсировать. Телу, которое легло сверху на меня и прижало меня к постели. А потом и горячему члену, продавившемуся в меня и начавшему ритмично двигаться внутри меня, не обращая внимания ни на мой стыд, ни на мой страх…
Оля смотрела на меня потемневшими глазами.
– Он двигался, так как я люблю – не быстрее и не медленнее. Он двигался во мне так, как я люблю – чуть подцепляя и скользя по верхней части свода. Он двигался по мне так, как я люблю – придавливая грудь, прижимаясь телом, скользя животом по моему животу, подцепляя сосочки волосами на груди. Он входил в меня так, как я люблю – до упора, сталкиваясь лобками и еще скользя немножко лобком по моему лобку, а в конце шлепая меня яичками. А еще мы целовались. Я целовалась, закрыв глаза от смущения и стыда. А потом целовалась, потому что я улетела. Я опять летела рядом с луной. Это луна целовала меня и ласкала лучами. Она убегала от меня, оглядываясь и проказливо улыбаясь мне, показывая, что знает, что со мной сейчас происходит. И я раздвоилась. Я бежала с луной наперегонки, а одновременно с этим мое тело колебалось вместе с мужским телом, проникающим глубоко внутрь меня толчками, сотрясающими мой лобок и становящимися особенно сильными и глубокими, когда они совпадали с вздрагиваниями вагона. И от каждого такого толчка сладкая пульсирующая точка внутри меня росла, наливалась сладостью и жаром и начала все сильнее колебаться и вибрировать, обещая разорваться и залить меня изнутри чем-то невыразимо сладким и горячим. Точка росла, превращаясь в теннисный мячик, а потом и в воздушный шарик, сладко вибрируя у меня внутри и сладко толкаясь. Момент, когда шар лопнет, приближался. Я сама резкими встречными движениями бедер приближала этот момент. Шар в последних конвульсиях сладко ворочался внутри, заполняя всю меня, когда я ощутила, как он со всей силы вжался в меня и стал вздрагивать всем телом. По тому, что глубокие проникновения сменили короткие вздрагивания глубоко у меня внутри, и по тому, как стало горячо там, в самой глубине, я поняла, что он кончает, опередив меня. Я сжимала мышцы живота и влагалища, пытаясь раздавить сладкий шар внутри меня, делала отчаянные движения навстречу этим последним толчкам, но все было тщетно! Он был уже мягкий… «Прости, сладенькая», – прошептал он, – «Не удержался. Слишком уж ты хороша. Я чувствую, ты немного не дошла. Я схожу, перекурю: мне нужно время, чтобы в боевую форму вернуться. Минут через пятнадцать будет остановка – я смотаюсь за пивом и вернусь. Дождись меня – и ты не пожалеешь!»
Оля, не поднимая глаз, катала между ладонями стакан.
– Я лежала не в силах свести колени, прислушиваясь к затухающим сладким пульсациям внутри себя и к своему быстрому и прерывистому дыханию. Тут только я заметила, что так не открыла глаза с того момента, как я зашла в купе. Я открыла глаза и тут же снова в испуге закрыла их. На мгновение мне показалось, что я сошла с ума. Я лежала в потоке яркого лунного света заливающего всю постель. Но я ведь точно знала, что луна была с другой стороны поезда! В купе было темно, когда я вошла в него. Мне даже на мгновение почудилось, что луна раздвоилась – одна половинка луны так и висит за окнами коридора, а другая ее половника оторвалась, перелетела на эту сторону и заглядывает, подсматривая за мной. Наваждение прошло, и я сообразила, что те резкие толчки, которые я восприняла как признак особой страсти со стороны Артема, были на самом деле толчками поезда, меняющего направление. Облегчение было столь сильным, что я почувствовала себя почти счастливой оттого, что я не сошла с ума.
