Оле от охватившего ее возбуждения не лежалось. Она перескочила через меня, села на свой диван, обхватила свои колени и закачалась, с улыбкой глядя на меня.

– Пашка, если бы ты знал, как мне хорошо! А то я еду и прямо чувствую, как внутри нарастает чувство вины перед тобой. Чем дальше от моря – тем сильнее маета. Прямо мутить начало.

– Совсем отпустило?

– Отпустило! – победно заулыбалась Оля.

– Так хорошо тут! – Она забарабанила себя ладошками по животу.

– Все, я за чаем!

Оля стремительно исчезла, а из коридора донеслась затухающая дробь ее шагов…

Полупустая коньячная бутылка сиротливо покачивалась на столе, легонько позвякивая о пустые стаканы. Все темы были исчерпаны, южные сладости и фрукты, накупленные на привокзальном базаре, перепробованы. Оле надоело валяться, и она, спасаясь от вечернего солнца, вышла в коридор. Коньяк и ритмичное постукивание колес разморили меня, и я не заметил, как заснул. Когда я проснулся, Оли все еще не было в купе. Я приоткрыл дверь и услышал смех Оли и мужские голоса, что-то наперебой весело рассказывающие ей. Смеялась Оля искренне и весело. То ли почувствовав, что я проснулся, то ли заметив открывшуюся дверь, Оля почти сразу пришла и со стоном облегчения растянулась на своей постели.

– Пашка, скажи, – спросила Оля, повернувшись на бок и глядя на меня наполненными весельем глазами, – это во мне что-то изменилось или это вы, мужики, все такие бабники?

– Это и ты изменилась, и мы такие бабники, – смотреть на ее расслабленную и ритмично покачивающуюся под стук колес грудь было приятно. – И еще эффект поезда. В поездах все легко знакомятся и изливают друг дружке душу. Говорят такое, что не скажешь и друзьям. Это потому, что завтра уже расстанутся и не станет стыдно от признаний и откровений. А что это тебя на такие философские вопросы потянуло? И с чего это такие вопросы возникли?

– Да вот, – Оля задумчиво облизала губы, – я, когда за чаем ходила, так там, возле купе проводницы, очередь была. Там на меня двое военных внимание и обратили. Комплиментами засыпали, шутками. Стали говорить мне, какая я красивая и к себе в купе все звали на чашечку чая с коньяком.

– Ты и правда красивая, – согласился я.

– Нет, Паш, ты не увиливай, скажи – я изменилась?

Я внимательно осмотрел Олю, демонстрируя, как я серьезно отнесся к ее заданию. Оля терпеливо ждала.

– Изменилась, – закончив осмотр, вынес я свой вердикт.

– И в чем же я изменилась?

– Ты раскрепостилась. Раньше в тебе чувствовалась какая-то робость или зажатость, а теперь этого нет. Ты всегда была красивая, но просто красивая женщина и красивая женщина, осознающая, что она красивая – это две большие разницы. Ты теперь поняла, насколько ты красивая. И сама себе нравишься. А это всегда чувствуют окружающие. Это непонятно как, но всегда ощущают другие люди. Потом, знаешь, если женщина любит секс – это тоже чувствуется. Вот это сейчас ощущается в тебе, в твоих глазах, в твоих движениях. Даже не знаю, в чем конкретно это выражается, но это так. Такой налет сексуальности появился. Опять же, в женщине после интима появляется такое внутреннее удовлетворение. А в тебе сейчас это постоянно есть. А еще твой взгляд. Ты по-другому стала смотреть на мужчин. Такой взгляд стал оценивающим, намекающим и обещающим. На такие взгляды мужчины липнут как мухи.

Оля откинулась на спинку и засмеялась, стараясь скрыть и смущение, и удовольствие от моих слов.

– Пашка, ну какой же ты подлиза. Столько про меня приятного наговорил. Не выдумывай. Я такая только в твоих глазах… хотя… – Оля потянулась, закинула руки за голову и повела грудью из стороны в сторону, – может, ты в чем-то ты и прав. Понимаешь, я после института три года уже отработала, и за это время за мной начал ухаживать лишь один папа одного моего ученика. Сейчас же эти двое в коридоре прямо глазами меня раздевали.

– Меня это не удивляет, – улыбнулся я, – ты всегда была красивее всех девочек, а сейчас стала еще более раскрепощенной, сексуальной, а потому и более привлекательной. Да что там за примерами ходить. Вон Маринка. Я не знал, что она погуливает, но ее аура сексуальности влекла даже меня. То же происходит и с тобой. А что это за папа? Он еще не оставил свои попытки.

– Не оставил, – заулыбалась Оля. – Приеду – пойду его отпрыска снова учить, а он опять начнет меня уговаривать задержаться. Его сын сразу после занятий на секцию уходит на весь вечер, а папа, дождавшись этого, будет опять меня упрашивать чай пить с пирожными. Хвастается, что у него пирожные по оригинальному старинному китайскому рецепту. Клянется, что вкуснее его пирожных нет ничего на свете.

– А где их мама?

Оля скосила на меня взгляд и неопределенно пожала плечами.

– Где-то в командировках постоянно. Я ее всего два раза видела, да и то мельком.

– Ну, и как у него успехи на любовном фронте?

– Пашка, – укоризненно наклонила голову Оля, – я же раньше была примерной женой. Даже мыслей таких не было. Отказывалась деликатно, отговариваясь отсутствием времени. Ты же знаешь, какие у меня проблемы были. Неужели уже не помнишь, сколько тебе слов любви надо было сказать, чтобы я смогла даже тебе отдаться. А тут чужой человек. Да и не влюбилась я в него. Поэтому даже если бы я согласилась и позволила бы ему все, думаю, ничего бы не получилось.

– Но теперь тебе с ним хочется?

– Не знаю, Пашенька, – Оля с лукавой смешинкой в глазах посмотрела на меня. – Это же надо на его чай с пирожными согласиться, посмотреть, как он ухаживать будет, посмотреть на него женским взглядом, как на мужчину, прочувствовать-откликается на него мое тело или нет, и лишь потом я пойму – хочется мне с ним или нет.

– Но на чай теперь останешься?

Оля закрыла глаза, сжала губы, но уголки губ ее выдавали. В них таилась улыбка.

– А тебе хочется, чтобы я осталась на чай?

– Я хочу того, что ты хочешь, – после паузы сказал я.

– Все это глупости, – наставительно сказала Оля. – Не надо мне оставаться на чай. Погуляли в отпуске – и хватит. Получилось, что хотели – ну и хорошо. Я и так через край хватила, самой стыдно.

– А военные понравились?

– Те, из коридора? – на лице Оли, старающейся говорить безразлично, сама собой засветилась улыбка.

Оля слегка прогнулась, закинув руки за голову, потянулась и посмотрела на меня так, что у меня сладко екнуло внутри.

– Ничего так мальчики.

Потом лукаво взглянула на меня и снова, уже не сдерживаясь, засмеялась.

– Пашка, когда ты вот так пытаешься выведать о мужчинах, которые интересуются мной, ты напоминаешь мне Штирлица, выведывающего тайны у Мюллера.

– Так они тебе понравились?

– Не скажу, – проказливо заулыбалась Оля и эротично провела языком по верхней губе. Потом снова потянулась всем телом, погладила себе грудь и демонстративно пощипала сосочки.

– Пашка, как же мне нравится, когда ты так меня ревнуешь!

– Неужели ревную?

– Ревнуешь! Еще как ревнуешь! – уже откровенно смеялась Оля.

– Несмей, Пашка, меня ревновать! – она легонечко шлепнула подушечками пальцев меня по губам. Я попытался их поцеловать, но она отдернула пальчики.

– Пойду, пройдусь, засиделась что-то.

У самой двери она обернулась. Улыбка хитрой лисички бродила по ее лицу.

– Смотри, Пашка, такими разговорами можешь и разбудить во мне желания всякие разные…

Погрозила мне пальчиком и медленно… даже не вышла, а изящно изогнувшись, выскользнула из двери в коридор.

Когда поезд резко дернулся, я перекатился и проснулся. В окне ярко светила луна. Тени деревьев и домов все медленнее и медленнее пробегали по лунной белизне пустой Олиной постели. Томительно тянулись минуты. Медленно тормозил поезд. Когда он замер, на пустой Олиной подушке остановилось, подрагивая, отражение фонаря. Что-то малопонятное, но жутко информативное, хорошо поставленным булькающим неразборчивым женским голосом говорил громкоговоритель на привокзальной площади. Еще медленнее тянулись минуты стоянки. Стоянка была долгая и, казалось, поезд будет стоять вечно. Когда поезд тронулся и опять резко дернулся, словно от толчка, открылась дверь, и в купе проскользнула Оля. Оказавшись внутри, она совсем тихонько закрыла дверь, сняла халат и завозилась, устраиваясь на своем диване.