– Ты одинок, Марти?

– Пресвятые угодники, прелесть, неужели я тебе нравлюсь? Точно! Значит, мы с тобой подружимся? Я сразу понял, что ты мне понравишься, когда они привезли тебя.

Я лениво закатила глаза, пытаясь заставить его ответить на мой вопрос.

– Дорогуша, знаешь что? Мне совсем не грустно, нет. Я видел прекрасного мальчугана, который скучает по маме, а еще видел его красавчика папу. Ммммм, да, просто красавчика. А потом мне посчастливилось поговорить с тобой. Так что все очень даже хорошо, понимаешь? – Он сглотнул слюну, наверное, чтобы самому поверить в свои слова. А затем более радостно, но таинственно продолжил: – Ты помнишь мою леди, леди в коме, которая умерла пару ночей назад? Я говорил тебе о ней вчера, да? У меня есть ее вещи. За ними никто не пришел. Ты только никому не говори. Наверное, мне следовало их вернуть. Как бы то ни было, это уже неважно. Это и не секрет вовсе. Нет-нет. Оставим секреты на потом.

Марти опустил плечи, словно отчаявшись. Я попыталась подбодрить его взглядом. Спустя какое-то время, видимо обдумав что-то, он снова вздрогнул.

– Значит, так, прелесть. У меня есть дневник леди в коме. Хочешь, я прочту тебе страничку?

Мне захотелось кивнуть и выкрикнуть «да», но сил хватило лишь на медленное и слабое «угу». Марти вероломно улыбнулся, так обычно улыбаются лучшие друзья, проделывая грязные делишки. Он украдкой выглянул в коридор, чтобы убедиться, что мы одни. Мне же казалось, что мы всегда были и будем одни, что весь мир – это глубокая, темная полночь. Холодного света флуоресцентных ламп в коридоре едва хватало, чтобы осветить мою тусклую комнату.

Марти придвинул стул к моей койке и достал из сумки у своих ног потрепанную кожаную книжку. Открыв первую страницу, он начал читать:

На этом моменте в моих глазах начало темнеть, а сердце застучало слишком громко. Может быть, из-за истории Марти, а может, из-за упоминания священника – это напомнило мне о том, что предстоит важный выбор. Мониторы завизжали, а Марти вскрикнул:

– Погоди, милая. Погоди!

Один лишь Бог знает, какие чудеса медицины меня ждали. Я отключилась.

Марти пропал, а на зеленое кресло из искусственной кожи в углу моей палаты снизошел приглушенный белый свет. У подножия кресла стояла вторая ваза с фиолетовой сиренью. А в кресле сидел Ной.

– Вивьен, – позвал он.

Я обнаружила, что, когда Ной в комнате, мне намного легче говорить.

– Ной, – сказала я, словно все происходящее – это абсолютно нормально и ничуть не странно. Непонятно почему, но его присутствие в моей палате вмиг стало приемлемым и предельно ясным. Быть может, загадка была решена ранее, спрятана в моей душе, и только смерть могла обнажить эту мирную, истинную правду.

– Ты уже думала о Рае, который хотела бы посетить? Или, точнее сказать, о примере Рая?

– Да.

Я не ожидала от себя такого ответа. Кажется, я сделала выбор, когда Марти сказал «священник»; я тут же подумала о Марти и Ное, ведь именно они отвечают за благополучие моего тела и души.

– Это должен быть кто-то, кто преподнес мне урок, но только не мои родители и не сын, верно?

– Да, все верно.

Его глаза с поволокой так и манили к себе, мне захотелось обнять его и говорить до бесконечности – делиться наблюдениями, мыслями, неважно какими.

– Что ж, ладно. – Я помолчала: я решила, чей Рай хочу посетить. – Ной, когда я только поступила в колледж, то жила с подругой и ее семьей в Куинсе. Мне было одиноко и грустно. Знаешь, тогда там была моя мама и ее… И конечно же, то, что случилось с тобой. Так или иначе, я была несчастна, поэтому полностью посвятила себя учебе. Мы с подругой жили на чердаке. Ее родители и братья заняли спальни на втором этаже.

– Я помню.

– Ты помнишь?

– Я писал тебе после аварии. Я помню все наши письма. И, Вивьен, прежде чем ты начнешь, нам нужно поговорить… Невозможно описать, насколько мне жаль…

Он приподнялся, чтобы подойти к моей кровати и заключить меня в словесные и физические объятия.

И даже несмотря на предсмертное состояние, я сжимала пальцами одеяло, изо всех сил пытаясь не расплакаться. Но ничто не могло облегчить эту душевную боль. Когда между тесно связанными людьми появляется что-то лишнее, даже самая маленькая песчинка, эта самая песчинка может все испортить.

– Почему, Ной, почему ты бросил меня?

В ожидании ответа я резко дернула головой в сторону коридора. А сделав это, вдруг осознала, что меня больше не сдерживают ни корсет, ни гипс. Изучая свои больше не сломанные руки, я поняла, что с трудом контролирую собственные конечности.

– Не обращай внимания, нет. Ничего не говори. Забудь. Я не могу думать об этом сейчас.

– Ох, Вивьен, я…

– Нет, нет, не сейчас. Прошу.

– Ладно, хорошо. Мы не обязаны… Пожалуйста… Закончи свою историю.

Он вернулся в кресло, помахав рукой в знак того, что готов смириться с повышенным уровнем эмоционального напряжения в комнате.

– Да. Хорошо. Значит, так. Ну, начну с того, что мою подругу звали Дилия, но все называли ее Даймонд. Она была вылитая Рапунцель: длинные белокурые волосы и кроличий нос. Она обожала шить свадебные фаты из остатков кружева, выпрошенных у торговцев тканью на Манхэттене. Она посыпала свои творения кристальной пыльцой и оптом продавала их в семейные свадебные магазины по всему Лонг-Айленду. Младший брат, Лаклан, постоянно ругал ее за то, что она дробила настоящие украшения ради своей пыльцы, отсюда и прозвище – Даймонд. Мне тогда было девятнадцать лет, как и тебе. Лаклану было десять.

Ной пошевелился, поудобнее устраиваясь в кресле, и подмигнул мне в знак того, чтобы я продолжала рассказ. И хотя тридцать секунд назад я хотела обнять его, теперь мне хотелось покрыть его тело поцелуями. Я подмигнула в ответ, продолжая свою историю.

Однажды мама Даймонд попросила меня присмотреть за Лакланом. Было лето, но я тогда посещала летние курсы и переживала из-за задания по психологии эстетики, которое должна была сдать. Даймонд ушла по делам, связанным с фатами, поэтому они оставили меня с Лакланом. Я решила, что посажу его смотреть телевизор. Он был послушным ребенком.

Спустя примерно полчаса в кухню, где я сидела в окружении книг и бумаг, тихонько вошел этот малыш. Он напомнил мне херувима – эта копна белокурых кудряшек, торчащих, словно ершик.

– Я хочу показать тебе кое-что, – объявил он.

– Лаклан, погоди, дружок, мне нужно закончить задание. Пойди посмотри кино, – сказала я.

Я тогда не мылась несколько дней. На голове было жалкое подобие хвостика с неровным пробором и «петухами».

– Ты должна отвезти меня кое-куда. Ты должна увидеть это место. Тебе нужно выйти из этого дома, – сказал он.

Я тогда подумала: «Ты ведь совсем маленький мальчик. Почему я должна делать что-то из того, что ты говоришь?» Но вот в чем дело. Он в свои десять лет говорил, словно белобородый профессор, который учит жизни глупых учеников, – спокойный, всезнающий хранитель неоспоримой правды. Дамблдор в джинсах и детских эйр-джорданах[2]. Я не смогла выдержать его настойчивый взгляд – именно в тот момент мне казалось, что он старше меня. Я согласилась.