Мне хотелось спросить, как его зовут и что его тревожит, но также мне ужасно хотелось пить, а мои веки весили по двадцать фунтов. Все, на что мне хватило сил, это сгенерировать последнюю связную мысль: «Нужно возвращаться к мосту».

Кровать начинает раскачиваться подо мной. Лампы на потолке кружатся, словно вихрь. Покрытое красными пятнами лицо медбрата нависает над моим.

– Нет, прелесть, ну же, борись, – сощурившись от разочарования, сказал он. – Я должен рассказать кому-нибудь – черт, любой живой душе! – останься со мной, и я доверю тебе секрет. Ты единственная в этой палате, кто станет меня слушать, и я точно знаю, что ты никому не расскажешь. Борись, милая, ну же…

«Секрет? Почему он так нервно оглядывается? Я ведь его даже не знаю. Как его зовут?»

Темнота. Пустота. Пустота.

Щелчок, еще один, и я очутилась в спектре видимого излучения. Раз, и я у живописного моста, с руками и деревьями повсюду, небом Ван Гога, лучистыми белыми звездами, хихикающими листьями и Ноем прямо передо мной. Он ждал меня. Его силуэт обрамляли те самые вековые, похожие на слонов деревья.

Мне вспомнилась одна статья об известной акации под названием Тенере. В начале своей карьеры я работала в издательстве. Один из наших романистов описывал ее в своей рукописи об осинах, объединенных между собой сложной корневой системой. Биологи утверждают, что деревья, хотя и существуют по отдельности, представляют собой один организм. Самая огромная роща весит шесть миллионов килограммов и называется Пандо (или Дрожащий Гигант). Она растет на плоскогорье в Юте.

Как и полагается, кроме того, что это самый большой организм на земле, Пандо еще и самый старый организм возрастом восемьдесят тысяч лет. Я подумала, что Пандо – замечательная метафора жизни, в принципе, именно для этого автор и упомянул рощу в своей книге. В то время я еще только училась быть полноценным редактором, и моей основной работой была «проверка фактов», поэтому я и решила проверить статью о Пандо. Вот таким образом я наткнулась на совершенно другое дерево и заинтересовалась им. Акация Тенере полная противоположность Пандо: она одиноко растет в пустыне.

…Не оазис, где горлицы, вороны и назойливые воробьи смогут напиться… Тем не менее поэзия этого военного наблюдения стала ростком, что побуждает к глубоким раздумьям в этой немой, пустой сцене. Я всегда думала, что Ной и есть то одинокое печальное дерево в пустыне. Я распечатала целую страницу безжизненной растительности и приколола ее к стене над своим столом, заставленным книжками. Я каждый день рассматривала картинку и думала о том давно исчезнувшем дереве, о том, как одиноко ему было без других деревьев, и том, что в его ветви впивались лишь когти стервятников. А может, я представляла себе Ноя, угрюмо сидящего на сломанной ветке.

Я снова встретила его на мосту.

– Ты его душа? Душа Ноя? Все это происходит в моем воображении?

– Не переживай, это я, Вивьен. Даже если все это тебе мерещится, иллюзии имеют лечебное свойство. Но это происходит на самом деле.

– Тогда что это? Сон?

– Не совсем. Нет.

– Я умерла, Ной?

– Пока нет.

– Я умру, верно?

– О, ты обязательно умрешь.

– В смысле, я умру сейчас, очень скоро?

– Скорее всего.

– Когда?

– Сложно сказать. Это не мне решать.

– А кому тогда? Кто решает?

– Что ж, нет кого-то конкретного. В некоторой мере ты тоже решаешь.

– Но все равно скоро. Ты сказал «скоро».

– Вероятнее всего, очень скоро.

Очень скоро. Я умру. Вот как он говорит об этом. Будто нет ничего более обыденного. Словно мы готовим ужин и я спросила, не осталось ли чеснока, и ему пришлось сказать голую правду: «Немного, только один зубчик, прости». Будто я совсем не скучала по нему с самой аварии: целых двадцать лет.

Честно говоря, сперва я решила, что меня все устраивает. Значит, я скоро умру. На самом деле это даже хорошо. Мне нравится этот мост, нравятся эти деревья, это небо, эти звезды. Мне нравится быть здесь, с ним. Нравится видеть его снова на ногах. Прошло так много времени. Столько лет. В последний раз, когда я видела Ноя, у него были атрофированы ноги и мы были так молоды.

И тут ко мне пришло ужасное осознание: я скоро умру. Что будет с моим восьмилетним сыном? Кто будет поддерживать его в сложные моменты? Кто будет его растить? Кто будет учить его жизни, удовлетворяя эти бесконечные запросы каждое утро и вечер: «Расскажи еще одну сказочку, мам». Кто еще будет счастлив лишь оттого, что он внимательно слушает? Джек, конечно, сделает все возможное, но он – лишь одна сторона родительского уравнения.

Только на прошлых выходных мы с Айваном нежились в его кроватке, лежа под одеялом с роботами. Я читала ему «Единственного и неповторимого Айвана», и он смеялся над собакой, а когда герою по имени Айван стало грустно, он прослезился. Когда он уснул под мой голос, мое сердце словно защекотали крылышки бабочек лишь от одного вида его небрежных белокурых кудряшек, что приподнимались в ритм с глубоким дыханием. Я тоже задремала, а когда проснулась, одна моя рука онемела под весом моего Айвана, а вторая – держала книжку о другом Айване.

– А что с Айваном? Я не могу его оставить, – сказала я, убирая руки от ограждения мостика.

– Позволь показать кое-что, Виви.

– Ты назвал меня Виви.

– Я всегда называл тебя Виви, Виви.

– Но ты не…

Но это не столь важно, тем более что Ной отвлек меня от этой мысли:

– Виви, спустись с моста.

Мы спрыгнули на холм по ту сторону моста и понеслись по скользкой грязной тропинке меж тех узловатых деревьев. Листья все хихикали, ревели и шелестели во всю мощь.

Мы остановились у травяной двери прямо посреди холма, Ной потянул за ручку, березовую ветку, и мы вошли. Маленькая земляная комнатушка уж очень походила на хижину хоббита. Единственным, что отличало ее от жилища хоббита, было окно во всю стену с видом, насколько я поняла, на днище долины и ручей, что протекал под мостом. Корни, торчащие из низкого земляного потолка, цеплялись за мои волосы, пока я шла к окну. Ожидая снова увидеть внешний мир, я опешила, увидев Айвана, моего сына, он сидел в своей комнате и рассматривал мою фотографию. Не ручей. Не днище долины. Не ветви тех самых деревьев.

– Значит ли это, что я смогу видеть его, когда захочу? Подходить к окну и смотреть на него?

– У него уже есть защитники. Присмотрись получше.

Я прислонилась лицом к стеклу, стирая несуществующие тучи. Поначалу я не увидела ничего, кроме Айвана и своей фотографии. Шторы влетали прямо в комнату, щекоча макушку мальчугана.

– Присмотрись, на подоконнике, – сказал Ной.

Наклонив голову, словно это улучшит мое зрение, я заметила две бледные серые полупрозрачные тени, сидящие за занавесками.

– Они за ним присмотрят. У него больше защитников, чем у остальных, – тихо сказал Ной.

– Почему ты шепчешь?

– Я не хочу их отвлекать.

«Их?»

Одна из теней обернулась, словно услышав наш разговор или почувствовав напряжение. Вокруг меня образовалось дымчатое облако, и я потерла глаза.

– Вивьен, что сделано, то сделано. Мы не можем вернуться. Не можем, пока Айван жив. Ты должна отпустить этого Айвана. Это очень тяжело, поверь мне, я знаю, но ты сможешь наблюдать за ним до самой смерти.