Проводник устроил мне разнос, шипел, плевался, говорил, что вечно страдает из-за собственной доброты. Но я лениво протянул несколько купюр, и его ворчание потеряло объект приложения: он теперь сокрушался и стенал, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Мы сейчас уйдём. Дайте нам десять минут привести себя в порядок, — я подтолкнул проводника к двери, тот запричитал, а кто, мол, приведёт в порядок раскуроченную дверь, кто станет отмывать всю эту гадость, кто объяснит начальнику поезда, что за безобразия творились тут, кто не будет вызывать полицию… Я отдал ему всё, что было в бумажнике, за исключением какой-то мелочи, и бдительный борец за нравственность и порядок на железнодорожном транспорте исчез.

— Они ушли, потому что почувствовали нашу случку? Да, Карен? — Голос Джоя слышался, будто через вату. Двигаться было неловко: мышцы от многочасового непрекращающегося напряжения одолевал тремор, я не чувствовал возбуждения, только с удивлением понимал, что оно само собою держит член в поднятом состоянии, а все жилы на теле натягивает струнами. Ещё немного — и я разорвусь, лопну, разлечусь на куски, просто не выдержу и сам этого не замечу. Отключусь, сломаюсь. Интересно, сколько ещё смогу держаться? Наверное, вечность. Недюжее терпение и бессознательное отношение к собственному телу — привычное ощущение, уносящее меня всё дальше и дальше от реальности. Кино. Мне крутят кинофильм про какого-то героического или отмороженного альфу, сказку, сочинённую сценаристом в бреду или в стойкой ненависти к этому полу человечества…

— Кажется, да. — «Я могу шевелить языком и выдавать членораздельные звуки? Могу смотреть на омегу? Так вот просто вращать глазами, в которые будто толчёное стекло насыпали, раскрывать рот, двигаться? Могу находиться рядом с ним и вести непринуждённую беседу? Пиздец!» — Мы… вроде… как стояли в замке. Внешне было очень похоже. Аромат удовлетворения, моей спермы — альфы решили, что у нас всё на мази, а претендовать на парного омегу станут только беспредельщики или умалишённые. Мой запах их испугал или просто отрезвил. Всё закончилось, Джой.

— Не уверен. Быстрее бы уже приехать. Меня отпустило немного, но я чувствую, что скоро… снова захочу. Чёртова течка! Будь она проклята!

— Не говори так. Не смей. Ты — сокровище. А твоя течка — самое лучшее, что может быть. Всё остальное неважно.

— Сокровище?! Ты дурак? Ты не хрена не понимаешь в сокровищах!

— Я… понимаю… И я… тебя люблю. Но это неважно. Не придавай моим словам никакого значения. Сказал просто потому, что… устал, голова не варит, мелю без удержу. С тобой всё будет хорошо. И вообще всё будет хорошо.

— Правда? — оливковый взгляд пронзил моё переполненное тягучей болью сердце. Что «правда», мой мальчик, то, что я тебя люблю или то, что всё будет хорошо?

— Правда.

К счастью, поезд задержался всего на час: перед Северным Портом замело пути, но дорожные службы быстро устранили препятствие.

Джой выглядел не лучшим образом, даже господин Харви, поглядывая на него, не осмелился ворчать или приставать с советами, а тихонечко обсуждал с женой предстоящие праздники с детьми. У Джоя опять начинался жар, он постоянно хотел пить, еле шевелил опухшими губами, но держался, сидел, завернувшись в одеяло, и даже пытался напевать какой-то весёлый мотивчик, вторя орущему на весь вагон радио. Я почему-то совершенно не кстати подумал, что такие губы омеги словно специально созданы для поцелуев… Мельком взглянув на самого себя в зеркало возле печки, я отшатнулся: на меня смотрел какой-то незнакомый парень, нет, взрослый мужчина, совсем не похожий на Карена Лозбуда. Слипшиеся волосы, тёмные круги вокруг покрасневших глаз, выступающие скулы, отросшая колючая щетина, торчащие брови, сухие белёсые губы с кровоподтёками. Зверь. Матёрый, способный на всё. Какой-то затравленный взгляд старичка-соседа подтвердил мои предположения: альфа Карен — страшное существо. Ничего, разберёмся, будет время; вот, сдам свою посылку с рук на руки и займусь самопознанием и самокопанием. Если захочу…

Всю испорченную одежду Джоя я выбросил ещё раньше, плотно завернув в пластиковый мешок, мальчик переоделся в просторные вельветовые штаны с заниженной талией и трикотажный джемпер. Только ремень из его старых брюк пришлось оставить. Теперь от него по всему вагону расплывался сильный, едкий запах случки. Джой извёл остатки духов, но не помогло: многие пассажиры морщились, даже женщины недовольно ворчали. Мы решили не обращать внимания, вариантов всё равно не было. Я спросил у Джоя, как его дела, имея в виду, не начинается ли новая волна течки, тот понял и ответил, что держится, вернее, опустил глаза и буркнул:

— Пока сухо. И я… не хочу.

— Вот и отлично! — я проглотил последние оставшиеся пилюли из заветной коробочки и даже улыбнулся. Джой ответил серьёзным взглядом, в котором перемешивались затравленность и непреклонность… или безысходность, смирение?

*

На вокзальной площади нас дожидался автомобиль покупателя. Шофёр всю дорогу, пока мы тащились в пробках по занесённому снегом Северному Порту, нервно принюхивался, оглядывался. Я не выдержал и брякнул:

— Чего елозишь, водила? Твой шеф купил течкующего омежку. Терпи. Я же терплю.

Больше водитель нас не беспокоил, только до белизны в костяшках пальцев вцепился в руль и едва слышно матерился сквозь зубы, вроде, как на дебилов-отморозков на дороге, накупивших права и забывших прочитать ПДД.

Джой, будто ребёнок, вертел головой, с интересом рассматривая мелькающую в засыпаемых снегопадом окнах праздничную иллюминацию города. Яркие, светящиеся, переливающиеся всеми цветами радуги снежинки, олени, медведи, санки, букеты сказочных цветов, деревья в упавших на них новогодних звёздах. У меня заныло сердце, а Джой взял мою ладонь и стиснул. Я прикрыл глаза: просто не мог больше смотреть на омегу, на этот снегопад, на нарядные огни и гирлянды, на весь сволочной мир… Так и сидел всю дорогу до места, делая вид, что дремлю, стараясь не морщиться от боли в груди и пульсирующем члене, чувствуя узкую горячую ладонь Джоя вместе со своей рукой в кармане моей куртки…

— Господин Шегальский ждёт вас, — услужливо шаркнула ножкой аккуратненькая консьержка. Я полагал, что покупатель Джоя живёт в отдельном особняке, но его апартаменты занимали два верхних этажа старинного дома в самом центре города, на узком канальчике, богатом каменными мостами с коваными оградами и львиными изваяниями. Пока мы поднимались в зеркальном лифте, Джой тщательно причёсывался, вытирал лицо, подтягивал брюки. Я старался не смотреть ни на него, ни на себя.

Уже перед дверью квартиры Джой резко остановился и посмотрел прямо мне в глаза. Даже привстал на цыпочки, схватившись за мой рукав.

— Ты правду говорил? Карен?

— П-п-про что? — осел мой голос.

— Ты сказал, что любишь меня.

— Я погорячился.

— ???

— Ты течёшь, за случку я готов сказать всё, что угодно.

Джой неожиданно обрадовался, загадочно улыбнулся и нажал на кнопку дверного звонка.

Господин Шегальский встретил нас сам. Я немного смутился его дорогого вышитого шёлкового халата и огромного перстня на руке. Мужик как мужик: не слишком старый, крепкий, холёный, чуть полноватый, но в принципе… мужик как мужик. Откуда у него столько денег? Теперь он будет пользовать Джоя, а я поеду обратно. Всё нормально. Денег заработал. Джой цел и невредим. Всё очень хорошо!

— Ты его трогал? — гневный рык Шегальского раздался над самым ухом, я вздрогнул.

— Нет.

— Вы что, молокососы, дурить меня вздумали? Подсовываете порченый товар? Да я вас!..

Джой метнулся между мной и хозяином стремительной молнией, оттолкнул крупного мужчину, повис на нём, что-то затараторил на ухо, потащил вглубь квартиры. Я осел по стеночке и… расплакался. Не могу больше! Что же это? Что такое творится? Почему так больно? Почему я ничего не понимаю? Кто я, где, зачем всё это, как лучше, правильнее?

Я только успел вытереть солёные капли, градом льющиеся из глаз, и кое-как сдержать прилив стыдной слабости, а ко мне вернулся господин Шегальский. Я вскочил и встал перед ним, как по стойке смирно, вот, дурак. Шегальский крякнул и внимательно на меня посмотрел.