Амадин отчаянно тянул рычаг на себя. Казалось, «Сейкер» слушается управления, но, взглянув на индикаторные шкалы на приборной доске, лейтенант сразу понял, что дело дрянь. Попадание пришлось в самое уязвимое место — радиатор двигателя — и похоже, что его разнесло вдребезги, судя по тому, как росла температура двигателя. Ролан грязно выругался, понимая, что для него бой окончен. Самолет уже не спасти. В отчаянии он развернулся к Фар Дана, надеясь, что, быть может, еще успеет дотянуть до острова и сесть на тамошнем аэродроме, но сам не верил, что такое возможно. По крайней мере, никто их гребаных северян не увязался за ним, но это было слабое утешение. Истребитель Ролана погибал, и лейтенант ничего не мог с этим сделать. Очень скоро стрелка датчика температуры доползла до роковой красной отметки на шкале, рядом замигал красный же огонек. А затем случилось неизбежное — перегретый двигатель «чихнул» раз, другой, третий, и вот его надсадный рев сменился внезапной, страшной тишиной. Лопасти винта дернулись последний раз и замерли.

Вновь Амадин недобрым словом помянул зловредного Пармикула. Прикинул расстояние до побережья Фар Дана. Нет, безнадежно. Не дотянуть. Значит, остается только одно. Молодой ксаль-риумец прикрыл глаза, внезапно ощутив неодолимую, давящую вину. Наверное, так мог чувствовать себя воин древней эпохи, который вынужден был добить собственного раненого коня.

— Прости… — вслух пробормотал Амадин Ролан. Почему-то в этот момент он никак не мог заставить себя видеть разницу между обреченным самолетом и умирающим живым существом.

Он с усилием сдвинул назад увесистую крышку фонаря, отстегнул ремни и толкнул от себя рычаг управления, направив самолет в волны. Напрягся и оттолкнулся, внезапно оказавшись в свободном падении и едва избежав удара о хвостовой киль «Сейкера». Проводил взглядом стремительно мчащуюся вниз машину, по-прежнему чувствуя внутри мучительную боль, стыд, унижение, ненависть. Мешанина эмоций, направленных на северян. Амадин Ролан никогда не питал к тем особой неприязни, но в этот момент искренне желал огненной смерти всем и каждому, кто был рожден на островах Агинарры. Увы, то была бессильная злоба. Амадин камнем падал вниз, и северянам не было дела до того, что думает о них сбитый ксаль-риумский пилот.

Он нащупал кольцо парашюта и с силой дернул. Мгновение страха, почти паники — вдруг не раскроется? — а затем рывок, и падение остановилось. Амадин Ролан поймал стропы и позволил себе перевести дух. По крайней мере, он жив — уже повод для радости, но почему-то радоваться не получалось.

Вися на привязи под белым шелковым куполом, Амадин Ролан медленно опускался вниз, в волны. Где-то там уже покоился его разбившийся самолет. Далеко впереди был остров Фар Дана, в стороне еще продолжался бой. Ролан слышал приглушенные звуки выстрелов и взрывов. Он поискал глазами «Красотку Тар», и внезапно увидел огромный столб дыма, поднимающийся высоко в небо. Один из кораблей горел. Сердце Амадина замерло. «Тамария»? Но, похоже, это была не «Тамария». Было слишком далеко, чтобы различить подробности, но Амадину показалось, что горит другой авианосец, «Теофарис».

Но это не принесло ему облегчения.

— Капитан, вы должны немедленно уйти в лазарет, — не терпящим возражения тоном сказал медик.

Марко Брайбент пренебрежительно отмахнулся. Движение вызвало приступ боли в плече и в боку, стянутом тугой перевязкой. Одна из бомб разорвалась при ударе о палубу, и осколки достигли открытой площадки, где оставался капитан «Мэджина». Один человек был убит на месте, двоих, тяжело раненых, отнесли в корабельный госпиталь. Брайбент тоже получил свою порцию раскаленной шрапнели.

— Я лучше вас знаю, что должен делать, — огрызнулся он на санитара.

— Капитан, — проявил упорство тот, — простите, но вы не сможете сделать ничего, если изойдете кровью. Одной лишь перевязки недостаточно.

Проклятый зануда говорил правду, Марко Брайбент едва держался на ногах. Боль в раненом боку была умопомрачителной — в какие-то моменты затихала, затаившись, как хищник в засаде, чтобы при любом неосторожном движении вновь запустить в рану крючковатые, раскаленные добела когти. Капитан «Мэджина» был на грани нокаута. Как и его корабль.

Ублюдки-северяне долго не оставляли их в покое. Налет за налетом. Одномоторные палубники сменяли большие, двухмоторные «Сёкуйо» и «Тэнрио» в сопровождении тяжелых истребителей, многие из которых также несли бомбы и атаковали, как штурмовики. За пять часов непрерывных нападений «Мэджин» получил четыре попадания торпедами, десяток бомб и шесть или семь реактивных снарядов. Главная летная палуба была разворочена, передняя треть ее просто обвалилась внутрь ангара, и команда продолжала борьбу с пожарами. К облегчению Брайбента, огонь удалось удержать вдали от цистерн с авиационным бензином — самым опасным грузом на борту авианосца. «Мэджин» имел сильный крен на правый борт и дифферент на нос, и контрзатопления отсеков левого борт не помогли выправить корабль в полной мере. Машинная команда доложила о затоплении одного из четырех котельных отделений — «Мэджин» лишился четырех паровых котлов из шестнадцати. Вышла из строя одна из трех турбин. К счастью, корабль слушался руля, но вместо максимальных двадцати шести узлов выдавал всего семнадцать. Но и этому можно было только радоваться: капитан ожидал худшего. «Мэджину» повезло в том, что изначально корабль проектировался как линкор, и кое-какие «линкорные» черты в нем сохранились даже после переделки, прежде всего — серьезное бронирование бортов и палуб. Это его и спасло: получив столько ударов, корабль остался на плаву и продолжал бороться за жизнь. Он был страшно изувечен, но, как бывалый борец, отказывался сдаваться, и Марко Брайбент ощущал гордость в глубине души.

«Я непременно вытащу тебя из этой передряги, — пообещал он кораблю, словно тот был живым существом и мог услышать его мысли. — И выберусь сам. Мы еще повоюем».

«Мэджину» повезло, двум авианосцам ниалленцев — нет. Переделанные из судов невоенного назначения, они наравне с геаларским кораблем стали первой целью атаки северян, но не имели защиты «Мэджина». Не прошло и часа, как оба превратились в беспомощные развалины, которые уже невозможно было спасти. Пострадали и другие корабли: агинаррийцы не давали восточникам передышки. Геаларцы потеряли линкор, крейсера и три эсминца; еще несколько кораблей было серьезно повреждено. С флагманского «Редутэля» сообщили, что адмирал Ламбрен тяжело ранен и передал командование своему заместителю, вице-адмиралу Нейферу, который и отдал приказ — уходить на юг. Не все офицеры на борту «Мэджина» одобрили это, некоторые еще надеялись переломить ход боя, но Марко Брайбент понимал — день проигран бесповоротно. У флота Коалиции все еще было преимущество в числе тяжелых кораблей, но северяне не собирались устраивать классический бой, на который рассчитывали адмиралы-восточники. Они держались далеко за пределами досягаемости артиллерии и слали в атаку самолеты. За все время боя ни один корабль под флагом Агинарры так и не появился на горизонте.

Наконец, атаки прекратились. Возможно, на агинаррийских авианосцах закончились бомбы и бензин, или пилоты были слишком изнурены, чтобы продолжать. Как бы там ни было, это стало для восточников спасением. Их флот ушел — потрепанный, но не уничтоженный. И все же, поражение было несомненным. Северяне понесли потери в самолетах, но не таких уж большие, а их флот не сократился в числе.

«Должно быть, ублюдки сейчас ликуют и празднуют успех, — с бессильной ненавистью подумал Брайбент. — Ну, ничего, мы еще возьмем свое. Прошлая Северная Война тоже началась с побед Сегуната!» — а в том, что события нынешнего дня стали прелюдией к новой войне между Севером и Югом Дагериона, Марко Брайбент не сомневался. И он старался не думать о том, как прошла та война для геаларцев. Северян разбили, но заслуги Республики в том не было.