Против приступа подагры, начавшегося той ночью, когда и появился «Кубла Хан», Колридж принял выписанную врачами «Кендал блэк дропс» — отвратительную микстуру из бренди, опиума и нескольких растворенных в этом зелье лекарственных трав.

Климат Озерного края, без сомнения, самый влажный на всем континенте, усилил симптомы подагры и ревматизма, что повлекло за собой постепенное увеличение дозы лекарства. «Стимулирующие средства, — пишет Колридж, — от страха, для предупреждения судорог живота от ментального возбуждения; потом (почти эпилептические) ночные приступы страха во сне. И с того времени каждая ошибка, допущенная мной, влекла за собой непосредственный адский страх перед ужасными снами. Я бы отдал все, только бы преодолеть их».

Из такой долгожданной плодотворной работы совместно с Вордсвортом не вышло ничего. Взгляды обоих поэтов на новую поэзию, которую они хотели представить во втором издании «Лирических баллад», расходились все сильнее. Вордсворт искал простое, почти детское звучание языка, питающееся смиренным наблюдением природы. Колридж же был очарован сверхъестественным: демонами и магическими отношениями. В его языке граничили старинный стиль баллад и абсолютно новые стихотворные формы. Метафоры коллег выглядели на фоне его таинственных образов просто устаревшими.

В конце концов Вордсворт со слабым обоснованием отклонил публикацию «Кристабель», последнего большого стихотворения из «annus mirabilis». Поэтому Колридж окончательно деградировал от соредактора до простого советчика и редактора «Лирических баллад II».

Спустя четыре недели в Вильямс-Хаус в Грасмире[74] Колридж видит сон.

«…женщина, чьи черты пронизывала темнота, — пишет он Саути, — вцепилась в мой правый глаз и пытается его вырвать. Я быстро хватаю ее за руку — ужасное чувство — и слышу, как Вордсворт громко меня зовет. Он слышал меня и крикнул в ответ — а я, услышав его крик, подумал, как жестоко, что он не подошел. Но я Проснулся, когда услышал его в третий раз. Женщину звали Эбон Эбон Талуд. Когда же я проснулся, мое правое веко оказалось опухшим».

Вот так славный Вордсворт спас бедного Колриджа даже от демонической женщины, равно как уберег читателей «Лирических баллад» от встречи с Жеральдиной из «Кристабель», чьи «черты пронизывала темнота».

К одному из последующих писем Саути Колридж приложил стихотворение «The Pains of Sleep»,[75] раскрывающее свойство ночных кошмаров лучше, чем все интерпретации последствий опиомании или лишения.

Не только пластичность существ, вызванных сном из самых потаенных глубин самосознания и их двуличие, но и связанное с этим ожесточенное чувство вины придавало таким ночам состояние страха, в высшей степени пугавшее Колриджа. И все же его ночные посетители не были чужаками. Наравне с олицетворениями тоски поэта угрожающие жизни агрессоры оказались увлекательно-зловещими демонами, населяющие стихотворения Колриджа. Эбон Эбон Талуд, сестра «demon lovers»[77] и ночной кошмар Жизнь в Смерти поднимает свою голову из гробницы, которую Колридж поставил между своим христианским и языческим Я. И это не Эбон Эбон Талуд хотела вырвать глаз поэта, а его собственная рука, управляемая христианским голосом:

— И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя!

Самюэль Тейлор Колридж и так видел слишком много, а христианину это шло во вред.

В октябре 1802 года ему снится, как его преследует бледная женщина, которая хочет его поцеловать. Колридж побежал от нее, спасая свою жизнь, ведь он знал, что она может переносить ужасную болезнь, вдувая ее через лицо жертвы. В конце концов его собственный крик разбудил его. Спустя пару дней ему привиделась Дороти Вордсворт, превратившаяся в жирную, рыжеволосую Гарпию и хотевшая сожрать его. Но у Колриджа были также и безобидные кошмары.

Годом позже поэт попытался избавиться от ночного мучителя, сбежав в Шотландию и там истязая свое тело неслыханным туром «проявления силы» по окрестностям. «263 мили,[78] — пишет он, — всего за 8 дней».

Но только демоны оказались хорошими ходоками и всюду следовали за Колриджем.

«Мой дух, — пишет он Саути, — полностью принадлежит ужасам ночи. Сны теперь для меня далеко не тени, а реальные атаки на мою жизнь». А когда Саути проводит несколько недель со своей женой Эдит в Грета-холле, то сам становится свидетелем, как его друг несколько ночей подряд просыпается от собственных криков. Плоды его страха больше не отпускают его — беспощадные богини, «вырывающиеся на свободу в недолгие часы сумерек».

Даже во время морского путешествия на Мальту в апреле 1804 года Колриджа снова навещают «кошмары и темные образы». Даже в опиуме поэт не находит облегчения, и теперь среди белого дня на стенах каюты ему видятся «желтые лица».

Дневники 1811 года также полны ужасных картин: лапа со страшными острыми когтями появляется из кровати и пытается разорвать его живот. Какая-то рука хватает его сзади за шею, но ему удается вырваться. Поворачиваясь, он видит белую гримасу с бесформенными вздувшимися губами и волосами из капающего ила. Колридж слышит шумы в своей рабочей комнате, открывает дверь и видит бледную фигуру, сидящую за письменным столом спиной к нему.

А когда она поворачивает к нему свое лицо, поэт замечает, что у нее нет глаз.

И так всегда: ужас идет рука об руку с чувством, которое до самой его смерти останется настоящим кошмаром, как ночью, так и днем. В состоянии опьянения, как и во время мучительного воздержания. И имя этому чувству — вина. В одном из стихотворений 1808 года Колридж описывает самого себя, как настоящего монстра.

Сила, с которой чувство вины настигает Колриджа, подобно огромной волне, остается необъяснимой. Он ненавидел себя из-за снов, но, с другой стороны, они казались ему справедливой карой. «Такие наказания, — пишет он в стихотворении «The Pains Of Sleep», — принадлежат силам природы, в высшей степени грешным». Более глубокий смысл «внутреннего ада», открывавшийся ему ночами, являлся частью ритуала очищения таких дерзких грешников, как он, которые «вечно разжигают бескрайний ад внугри себя, чтобы увидеть весь ужас своих поступков».

Только в каком же ужасном грехе он обвинил себя? Какие страшные поступки он могсовершить, чтобы быть проклятым и видеть их во сне снова и снова?

— Смотри, — сказал Даниель, — не заставляй меня вторгаться в святая святых! Ты, должно быть, сошел с ума, серьезно запутался, абсолютно выбит из привычной колеи. Да что с тобой случилось? Ты наконец-то завел себе кошечку? Или унаследовал винодельню? Или — что, на мой взгляд, намного ужаснее — сел на диету? Боже, да тебя просто нельзя оставлять одного!