Мне захотелось выпить ещё чего-нибудь, покрепче, и я направился к бару.

Я сам себе налил и выпил сиропа. Девушка за стойкой была удивительно хороша. Я выпил ещё и уже не мог оторвать от неё глаз.

Волосы у неё были темные, с глубоким отливом. В полутьме темные глаза, округлые щеки и будто припухший в уголках рот смотрелись необычайно хорошо. Ресницы были опущены.

Я мог разглядывать ее до бесконечности. Она наливала что-то из бутылки. Безобразие таким девушкам находиться за стойкой, чтобы любой мог приставать.

Я взял бутылку из ее рук. Ее пальцы разжались. Я коснулся ее лица, ощутив слабое тепло.

С неподдельным детским любопытством я изогнулся, повернув голову, чтобы встретиться с потаенным взглядом прекрасных темных устремленных вниз глаз. Потом я выпрямился. Я видел ее глаза.

Это было непостижимо. Она не могла быть куклой. Это было живое существо, по неизвестной причине замершее.

Я сел рядом, касаясь спиной обратной стороны стойки.

Мягко светились разноцветные огни бара. Снова тихо заиграла музыка. Я уже привык к этому. Если это все галлюцинация, то почему бы не быть и звуковым приложениям?

Что-то защемило у меня в груди. Как тисками сдавило. Раньше мы собирались в этих местах, рядом с трассой Фиаско, как вектор в столицу, причину и источник заповедника ненужных и испорченных вещей.

Изъян - тоже что-то ненастоящее, позитивный брак, хищение заблуждений, чья-то умильная гримаса.

Достаточно было задумать что-то вопреки серьезному, правильному, общепринятому, ощутить при этом свою ненужность, почувствовать себя лишним, и, когда это секретное чувство становилось невыносимым, охватывало нас целиком - появлялся праздник, будто кто-то, как виночерпий, знающе окликал нас, в самый неподходящий момент, и мы преступно забывали обо всем на свете, целыми днями не приходили домой, забывали про сон и еду.

У нас не было представления об окружающей действительности.

Узор самодельных обстоятельств всё сочтёт. Всё решает финиш.

Захваченные буйством праздника, роли распределяли участников, красочное зрелище сменяло хаос гнетущих развалин на цветущий ландшафт, обязательно находило для публики колоритную звезду, желательно приезжую красу, доверчивую новенькую, находчиво обставляя это действо, как экскурсию в кабак, чтобы затем, вжившись в образы, дружно вести ее в театр, где пировали спортсмены, органично представленные Лагуной, жило полноценной жизнью, зазывая всех в гости, неблагодарным туристам это амплуа очень даже было бы к лицу.

Неплохо было бы и их использовать в нашем празднике, жаль, что это было невозможно.

Использовать надо всех, всех подряд, главное, всех объединить, начиная с шевелящихся, улыбающихся младенцев и кончая еле шаркающими стариками.

В развале все удавалось, как нельзя лучше. Нужно было только найти изъян.

Мы искренне хотим украсить, заполнить этот мир только тем, что нам безусловно нравится, а лишнее, не по вкусу, убрать.

Всё воспринимаем за чистую монету.

Мне в голову пришла одна идея. Я решил скрасить свое одиночество. Тактично взяв девушку под мышки, я усадил ее в кресло, придав нужную позу внимательной собеседницы и подруги. Члены ее тела были податливыми и пластичными, но не вялыми. Они будто застывали в определенном положении. Одну руку я уложил на подлокотник, в другую вставил бокал, а потом, когда поза красавицы приобрела, по моему разумению, требуемую непринужденность, держа бутылку за донышко, влил ей в бокал сок и слегка склонил голову, оценивая. Ее голову я повернул так, что теперь она смотрела почти на меня, куда-то в живот. Глаза блестели. Я даже не знал, как ее зовут. Может, она усыплена. Все усыплены. Я читал про такое. Околдованы.

Я вздрогнул. Сок из бокала девушки потек струйкой - ее рука понемногу распрямилась. На черной юбке разошлось мокрое пятно.

Что-то будто подтолкнуло меня. Я встал и начал выбираться на улицу, стараясь по-прежнему держаться подальше от неподвижных фигур.

У мужчины в холле сигара во рту догорала, и тлеющий огонь добрался до рта. Я плеснул ему водой из бутылки на лицо. Если случится пожар, все сгорят. Жалко будет. Такое бы потрясающее сходство нашему зрелищу. Чтобы все было сделано с такой доскональной точностью, кирпичик к кирпичику, волосок к волоску, шерстинка к шерстинке. Все-все. Чтобы ничего домысливать не надо было.

Шедевр можно и улучшить, в такой податливой среде, при таких нержавеющих условиях.

Я отъехал немного и оглянулся, и меня вдруг пробрала безотчётная дрожь.

Содержание имеет свои законы, свой смысл, форма же бессмысленна, она сиюминутна, как восприятие, но без неё содержанию никуда.

Трасса была по-прежнему пустынной, потом навстречу изредка стали проноситься быстрые и бесшумные машины, как механические призраки ночи.

Я поправил зеркало. В нём отразилось моё лицо, в темноте почти как чужое.

Вскоре я увидел море фиолетовых огней, повисших один возле другого. Ночное пространство над городом было тёмно-фиолетовым и переливалось яркими белыми огнями.

Всё сияло, сверкало, возбуждало и подавляло одновременно.

Я мчался на полной скорости по вогнутым, как гамаки, мостам, вровень с другими автомобилями, которых на въезде стало неожиданно, мистификационно много.

Вокруг вырастали небоскребы, между ними сновали тысячи людей - жизнь в мегаполисе никогда не замирала.

Если в центре царило оживление, то в спальных кварталах стояла ночная тишина.

Дома, по стенам которых вился плющ, были погружены в сон.

Кое-где в окнах светились огни.

Я сошел на тротуар. Как всегда, после длительной быстрой езды я чувствовал себя немного оглушённым. Я взглянул на часы.

Было позже, чем мне думалось. Время в пути обманчиво.

Света в окне Уют не было. Я позвонил из телефона-автомата, находящегося на противоположной стороне улицы. Гудки, потянувшиеся было, оборвались, и у уха раздался тихий голос Уют:

- Слушаю.

Всё было, как обычно, когда бы я ни появлялся.

- Уют, здравствуй... - быстро сказал я.

- Здравствуй... Ты где?

- Рядом.

- Сейчас... что-нибудь накину на себя. Я только уснула, Пик. - Я вслушивался в лёгкое придыхание в её голосе. - Поднимайся. Я оставлю дверь открытой.

Я медленно пошёл в подъезд. Я давно не видел Уют. Мы познакомились с ней, когда она отдыхала на побережье.

Когда я вошёл в квартиру, она застыла в неподвижности с поднятыми над головой руками, глядя на меня в зеркало, перед которым она причёсывалась.

Я прикрыл дверь и остановился. Потом приблизился к Уют и обнял её. Я очень любил её.

- Уют, милая... - Я поцеловал её. Гребень упал на пол.

Уют мягко высвободилась и, не глядя на меня, подняла его.

- Идём, - сказала она. - Ты, наверно, голоден. Я покормлю тебя.

Я пошёл за ней.

- Почему ты так долго не приходил?

- Извини. Но я всё время думал о тебе.

- Это правда? - Она слабо улыбнулась и села напротив.

- Конечно. Как ты живёшь?

- Нормально. Обыкновенно, я хотела сказать.

- Всё время, когда я приезжаю, я боюсь застать кого-нибудь у тебя.

- Кого? - улыбнулась она.

- Какого-нибудь толстого дельца или смазливого актёра.

- Напрасно. Неужели ты такого мнения о моём вкусе?

- Да нет. Но для меня все они одинаково противны.

- Ты ревнуешь? Перестань... Но сейчас ты можешь быть спокоен.

- Почему?

- У меня никого нет. - Она встала и провела рукой по моим волосам. Другую руку она держала в кармане халата. - Никого, кроме тебя, у меня нет. Ты это сам знаешь.

- Я очень люблю тебя, Уют.

- Я это знаю, - сказала она. - Когда ты появился в прошлый раз...

- Да, я помню. Кажется, я расстроил тебе вечер.

- Да, ты расстроил вечер. Все ушли.

- Я поступил невежливо.

- Глупый, ты еще упрекаешь себя. Мне ты вечер не расстроил.

- У меня не было сил ждать, пока они разойдутся.

- Никто и словом не обмолвился после.