Я вытащил ее в пустой коридор, чтобы вся честная компания, уходя, не забыла ее, и по лестнице поднялся на чердак.

На небе горели яркие крупные звезды. Ветер с залива не усиливался и не ослабевал, он был ровным, казалось, что все пространство перемещается с места на место.

Лагуна с пунктуальным Витамином уже ждали меня. Собравшись, мы тронулись.

Вокруг были сплошные крыши. Наконец-то показалась луна, огромная. Стало светло, как днем.

Мы заглянули в одно окно. Манжета нового рациона Тюфяк взялся за гирю, уперев руку в бок.

Мнимый силач не в состоянии был даже показать, что ему не приподнять вес, а если бы и осуществил задуманное, то мог бы быть придавленным им.

В соседнем окне другой затворник Офис, с постным вытянутым землистым лицом, прохаживался по своему крошечному чердачному флигелю, взъерошивая волосы корявыми руками. Мечты бесповоротно завладели им.

Усевшись за стол, он, предварительно растопырив до предела конечности в разные стороны, плавно, изящно зашевелил восковыми пальцами, как какой-нибудь спрут щупальцами.

В школе метод Абсурд поначалу всех поощрял одинаково, и за многими закрепилась слава поэтов, спортсменов, музыкантов и полиглотов. Лагуна, при полном отсутствии слуха, вообще - овладел арфой. Временно. Затем метод все же разделил учеников, но как-то странно, стал уделять внимание только безнадежно отстающим.

Все школьное племя, пользовавшееся расположением метода, обреталось здесь, гурьбой, каждый в своей ячейке. Все оптимисты соблюдали режим.

У всех грандиозные планы. Чтобы не стать лишними, все всерьёз стремятся достичь общепринятого материального успеха любой ценой в непредсказуемой борьбе за существование, в бессмысленной жизненной гонке.

Офис продолжил в полном одиночестве с упоением вырабатывать страховидные каракули вместо своего обычного образцового каллиграфического почерка, надеясь когда-нибудь поразить ими всех, но пока фокус не удавался.

Пришелец метил на место канцелярии в архиве, в чем ему неизменно отказывали по причине его изначальной полной непригодности к этому деликатному занятию, за что он и получил свое прозвище - от обратного. А может, за сущность офисную, это у него было не отнять.

Он, свирепо булькая, будто с полным ртом воды, принялся за напыщенную, с классическими ораторскими паузами, декламацию, и мы, больше не выдерживая, отступили, давясь смехом, не дожидаясь триумфа.

- Ох-хо! - Лагуна, вытянув физиономию еще сильнее, чем сам Офис, отер выступившие непритворные слезы, последовательно, поворачивая голову.

- Одного видел - больше смотреть не надо. Кушать подано.

Хорошо неучу. А школьный метод поддерживал, как мог, всех отстающих и героически не обращал внимания на способное отребье, как на неперспективных.

Перспективные же обособленно поселились для испытания здесь, на крыше музея, как рассада в оранжерее, под опекой неподкупного метода.

Для невостребованных дарований их патрон был истинной находкой. Считалось, что под его неусыпным надзором они неминуемо добьются желаемого эффекта: станут ювелирами и ткачами, акробатами и юристами, певцами и мореходами, архитекторами и врачами, художниками и пожарными.

Любой - кем захочет. Кем наметил изначально.

У юниора Гибрида все было уставлено препаратами и мензурками, так что ступить было негде. Он нелюдимо сумерничал, целя в ученые.

Каменщик Пирамида агрессивно разбирался на полу с детским конструктором.

По всему чувствовался большой профессионал.

Будущий жокей Медуза, закусив удила, раскачивался на игрушечной лошадке.

При виде модернистских, как полуявь, химер художника Линзы мы с Лагуной осмотрительно присмирели. А, с другой стороны, с творца какой спрос? Эстет, и этим все сказано.

Перекличка продолжалась. Гибрид священнодействовал над мензурками, Поплавок погружал голову в скафандре в бадью, снедаемый желанием сделать карьеру водолаза, бас Пузырь патетически воздел руку, собираясь исторгнуть райские звуки.

- Занавес, - сказал Лагуна.

Метод Абсурд утверждал, что путем однородных упражнений всем можно привить, как саженцам, любые свойства.

Все хотят неспешно, не распыляясь, нажимать на излюбленную миниатюрную педаль в одном месте, и чтобы вприпрыжку по всем параметрам безудержно росло параллельно в другом.

Математик Штамп видел себя кассиром - он испытывал непреодолимое тяготение к ассигнациям, купюрам, валюте.

Эта несвоевременная страсть поддержку у порядочного Абсурда не нашла, но и он приберегался на худой конец.

Я заглянул в следующее окно. На кухне за столом сидел полуночник в пижаме и читал газету. Ему, видно, не спалось. Он оторвался от чтения, случайно посмотрел в окно и оторопело замер.

Я отступил.

Меднокожий Лагуна, как сатир, оседлал гребень крыши, и луна светила ему в затылок.

Мы перескочили через угол узкого колодца двора и поднялись на новую крышу.

Это был архив. Крыша была почти плоской.

Весь чердак был завален какими-то тюками, и повсюду проходили толстые балки.

Верхний этаж был затемнен и пуст. Первый же кабинет оказался открытым. Лучи фонарей рассекали темноту, выхватывая из нее столы, стулья. Обстановка была самая официальная. Витамин выглядел озабоченным. Он хотел быть уверенным, что может рассчитывать на собственное дело. Задатки к коммерции у него были блестящие, с самого детства. Его учить - только портить. И еще он нарочито страстно хотел угодить в армию, как Ядро. Тот иногда писал мне.

Мы разбрелись по зданию.

Интерьер следующего кабинета очень удивил меня. Я закрыл за собой дверь и огляделся.

Вдоль стен стояла отличная мебель, высокие шкафы, на стенах - ковры. Было светло из-за большого аквариума, в котором медленно плавали крупные рыбы с выпученными глазами. Свет проходил сквозь бурые водоросли, через зеленоватую воду.

Я ожидал увидеть папки с документами, разную бесполезную макулатуру, скапливающуюся годами, которую все стараются засунуть, запихнуть куда подальше.

Повсюду - на столах, на шкафах, на полу, вдоль стен стояли чучела обезьян. Я даже не подозревал, что существует столько видов.

Правда, все экземпляры были какими-то низкорослыми, карликообразными. Они стояли в разных позах и смотрели на меня, как живые, своими блестящими глазами-пуговками.

Я переводил взгляд с одной на другую, и у меня возникло неприятное ощущение, что те, на которых я не смотрю,

переглядываются за моей спиной.

Не без некоторой опаски я потрогал одно чучело.

Шерстка была мягкой, шелковистой. Я провел рукой по уродливым, но мощным плечам, коснулся глаз.

Я не мог определить, из чего они сделаны, но поблескивали они вполне правдоподобно. Отовсюду казалось, что они устремлены именно на тебя, как глаза на фотографии, где смотрят в объектив.

Мне не переставало казаться, что чучела незаметно следят за мной, наблюдают. Их позы были до странного достоверны. Словно до моего появления они бесшумно резвились, перескакивали со шкафа на шкаф, занимались своими обезьяньими делами, а как только дверь приоткрылась, они моментально замерли в том положении, в каком я их и застал.

Особенно много было макак. Они группками сидели на высоком шкафу, вытаращив глазки. Одна макака шевельнулась. Я долго смотрел на нее. Я открыл шкаф.

Одна половина шкафа была пуста, а во второй половине лежала большая кукла.

Сначала мне даже показалось, что это ребенок - такая это была кукла. Но это был не ребенок, это была кукла, и сидела она в кукольной позе, раскинув в стороны ножки, глаза широко раскрыты, но не блестят, как у обезьян.

Она смотрела прямо на меня. Я уже собирался закрыть шкаф, когда кукла сморгнула.

Я замер, глядя на нее, а потом решил, что мне показалось. Померещилось. Я закрыл шкаф, но, подумав немного, снова открыл.

Кукла стояла. Она не сидела, как раньше, растопырив ручонки и наивно распахнув ресницы, а стояла с опущенными руками, потупившись. Это была живая кукла, механическая.