Я быстро сообразил, что по дюнам бегать всё равно, что в мешке, и сошёл на влажную полосу у воды и быстро нагнал Лагуну. Тот бегал отлично, мне нипочём бы его так просто не догнать, но он долго пробыл в воде, устал, резко обернулся, и я налетел на него, мы оба упали, и сверху обрушился тяжело дышащий Боб.

Мы долго возились, всфыркивая от набивающегося в рот и в нос песка, взвизгивали, рычали, как волчата, боролись, а потом расслабленно откатились друг от друга и развалились на спине, разбросав в разные стороны руки и ноги.

Нас душил смех, весёлый, искристый, и минут десять мы смеялись, дёргаясь всем телом, будто от кашля, и беззвучный смех, от которого наливается кровью лицо, прорывался внезапно громким хохотом.

Боб, наконец, заговорил, с возмущением, что мы помешали ему ловить рыбу, и мы снова захохотали, указывая на него пальцами, повторяя "он... ловил... рыбу!", и я сказал, что надо было наклонить верхушку пальмы и отпустить с ней Боба, и мы с Лагуной стали кататься от нового приступа смеха, а Боб укоризненно смотрел на нас.

Он вдруг заорал, вскочил и топнул ногой.

Не прекращая смех, я успел схватить туземца столь тонкой душевной организации за ступню, тот запрыгал по кругу на другой ноге, как циркуль, гневно крича "А-а!", и Лагуна дёрнул его за вторую ногу, и мы навалились сверху и некоторое время шумно повдавливали, повминали Боба в песок, как тесто, а потом поднялись, взяли в руки одежду и, беспрестанно поддразнивая и цепляя друг друга, отбегая и догоняя, уворачиваясь, уходили вглубь косы, и солнце светило у нас прямо над головой, и наши загорелые тела не оставляли почти никакой тени.

Мы вошли в лес. Я прошёл по толстому стволу упавшего дерева, спрыгнул и опять пошёл по узкой тропинке, вправо и влево по которую переплетались густые заросли.

Заросли простирались и высоко вверх, туда, где было солнце, и где возилась, щебетала, прищёлкивала, свистела и издавала всякие другие звуки многочисленная живность, умеющая ползать и летать.

А здесь, внизу, было сумрачно и тихо. Под ногами мягко пружинил толстый сырой ковёр из многолетних прогнивших остатков растительности. Повсюду, как в подводном царстве, свисало множество лиан, толстых и тонких. Они висели над тропинкой, проволакивались по лицу, цеплялись, заплетались, безвольно и назойливо свисали перед носом, и я жалел, что не захватил мачете. Солнце не пробивалось сквозь густую листву даже на десятую часть, где-то высоко над головой попадались треугольники в листве, сквозь которые было видно даже не небо, а просто светлые отрезки, и никак не верилось, что где-то сейчас наступает неистовая жара, палящий зной.

- Ох, - сказал Лагуна, останавливаясь. - Совсем забыл. Я должен быть к обеду.

- А в чём дело? - спросил я.

- Я же с братом еду, - сказал Лагуна. - В столицу.

- С братом?

Лагуна в самой столице не был. Он только описывал голубые громады зданий, уходящих в небо, а вечером, загрузившись, они ехали обратно и видели сплошное зарево от бесчисленного множества огней.

- Да, - сказал Лагуна. - Сам понимаешь. А ты там жил в детстве?

- Когда это было, - сказал я. - Какие-то тоннели, дорожки... Слушай, давай хоть поедим. Ты же успеешь.

- Давай поедим, - согласился Лагуна.

- А ты успеешь приехать?

- Когда? - не понял Лагуна.

- К вечеру.

Лагуна задумался. Потом он поднял голову и посмотрел мне в глаза.

- Ладно, - сказал я, сразу опустив глаза. - Идём, подождём Боба. Должен же он принести свой рекордный улов. Потом вернёмся вместе на берег.

У большой, с широким входом пещеры, в которой были видны все углы, сидело несколько человек. Они молча и неподвижно смотрели на нас, как мы выходим из зарослей на вытоптанную поляну перед пещерой.

Мы остановились и замолчали.

Прошла напряжённая минута, и, наконец, крупный костлявый парень сказал:

- Привет...

Мы едва заметно кивнули, не сводя с него глаз. Это был Чехол, с его бледно-голубыми глазами, слегка медлительный, человек прямой, грубый, но при этом не лишённый хитрости и расчётливости. Он зависел от одной из самых многочисленных компаний на побережье.

- У вас здесь дело? - спросил Лагуна.

Все сидели так, словно бы чего-то ждали. Здесь были сильные ребята, и лица у них были жёсткие и равнодушные.

- Ты догадливый человек, Лагуна, - сказал Чехол. - Я рад за тебя.

Лагуна осклабился. Он покосился на меня. Я смотрел вдаль. Я не переваривал Чехла. А недавно мне посчастливилось и подраться с ним. Посчастливилось - потому что с Чехлом не было его подчинённых. Я сильно помял его, потому что дрался хорошо, и мне удалось сбить его и оглушить, и Чехол уже давно поправился, но с расплатой почему-то не торопился. Лагуна очень этому удивлялся, тоже желая принять участие, но я знал, что счастливый Чехол боится меня, боится инстинктивно. Он не знал, что я за человек.

- А вы что здесь делаете? - спросил Чехол.

- Уроки, - сказал Лагуна. Он сплюнул. - Дышим воздухом.

Я улыбнулся про себя. Я отыскал в пещере котелок, мы повернулись и нос к носу столкнулись с Бобом и Коркой. Боб, как всегда, был с единственным браконьерским мальком вместо вечно ожидаемой всеми связки рыбы, а Корка был без ничего, он стоял просто так, очень потерянный, и взгляд его блуждал.

"Так ему и надо, уникуму, - подумал я. - Связался с этими... Славы захотел, тайны. Теперь они от него не отцепятся".

Я не любил Корку, своего соседа. Он был такой сдобно-кругленький, со светлыми кудряшками, голубыми ангельскими глазами, и очень восторженный, мальчик с затянувшимся детством.

Я ничего ему не сказал, только обошёл, и Лагуна следом, и Боб с рыбой за нами.

- Что это с ним? - спросил я у Боба, когда мы отошли от пещеры.

- Успех, - сказал Боб, качая головой. - Полный успех.

- А что случилось?

- Никто не знает.

- Он ничего тебе не сказал?

- Ничего.

- Может, поможем дурню? - спросил Лагуна.

- Пусть сам выпутывается. - Я помолчал и сказал в сердцах: - Да не могу я этот чехол видеть.

- Понимаю... - сказал Лагуна, кивая.

Видимо, он опять вспомнил про свою поездку, и, пока готовили уху, пока молча выхлёбывали её, он поёрзывал и всё поглядывал на солнце, застывшее в зените.

Мы распрощались с Бобом, сытым, сонным.

Когда мы отплыли, Боб залёг в тень, надвинул шляпу с широченными полями на глаза и тут же уснул.

Боб собирался стать детективом.

На берегу мы спрятали лодку между валунами, и Лагуна торопливо ушёл, сказав, что, как вернётся, зайдёт ко мне.

А я пошёл домой. На улице было очень жарко, всё, по-обыкновению, раскалилось и дышало жаром, а тонкий слой белой пыли на дороге стал ещё бесцветней.

Всё становилось в такую жару бесцветным: и небо, и деревья, и машины, и люди, которых не было видно.

Так было и на следующий день, когда я сам отправился к Лагуне.

Я обошёл огромный гараж, куда загонялась махина грузовика, обошёл сам полуразрушенный дом, в котором обитал Лагуна, посвистел. Никого.

"Не приехал Лагуна, - подумал я. - Не приехал".

На обратном пути я неожиданно встретил Мимику, девушку, работавшую в обсерватории. Обсерватория появилась здесь недавно. Мимика заметила меня издали и заулыбалась. Она была славной девушкой.

- Ой, здравствуй, Пик! - сказала она.

- Привет, Мимика, - сказал я. - Как тебе не жарко?

- Очень даже жарко! - воскликнула Мимика. - Ты куда?

- К себе, - сказал я. - А ты?

- На станцию, естественно. Лагуну не видел?

- Он уехал в столицу.

- В самом деле? А когда приедет?

- Должен сегодня. Я его жду.

Мимика на миг опустила глаза, словно хотела что-то сказать, но сдержалась.

- Ну, пока! - сказала она. - Ты, наверно, изнываешь.

- Я-то ничего, - сказал я. - Смотри, ты не раскисай в этом протуберанце.

- Вот и вправду протуберанец, - улыбнулась Мимика. - Заходите к нам.

Я тоже улыбнулся, кивнул девушке и пошёл дальше. Я хотел узнать, что же всё-таки случилось у Корки.