Виллу Корки, одну из самых богатых у нас, окружает, как и многие другие, высокая толстая каменная стена.

Сад, пышный, разросшийся, будто пояском стягивается этой стеной и нависает над ней.

Я залез на неё, раздвинул ветки и стал вглядываться в сад.

Чувствовалось, что там, в густой, как чернила, тени, прохладно и хорошо. Я, извиваясь, как змея, пополз по широкому гребню.

Я, в общем, неплохо знал этот сад с его чудесными цветниками, с фонтаном в центре, но сейчас не мог понять, куда спрыгнуть.

Земли видно не было. Она была где-то внизу, по правую сторону стены, закрытой листвой. Я ухватился за толстую наклонную ветку дерева, почти горизонтальную и, перебирая руками, добрался до ствола.

Здесь, скрытый со всех сторон густой листвой, я стал размышлять.

Если продолжать дальше двигаться по деревьям, то легко можно сбиться в сплошном нагромождении зелени и, не приведи случай, спрыгнуть около террасы, где сейчас отдыхает всё почтенное семейство, встречаться с которым у меня не было никакого желания. А Корка должен быть дома. Интересно, что же у него случилось?

Я спустился вниз и пошёл по саду. Я миновал пустой гамак, висящий над землей, тронул его и двинулся дальше. Сзади послышался приглушённый лай собак. Лай был густой и грозный.

Я обернулся, но ничего не увидел, кроме кустов и качающегося гамака над вытоптанным овалом земли.

В джунглях, конечно, красивее. Там снуют вверх-вниз разноцветные птицы, быстрые, как лучи, и на лианах раскачиваются любопытные, ловкие и осторожные обезьяны, маленькие, коричневые и кривоногие.

Они всегда внимательно смотрят тёмными и блестящими, как пуговицы, глубоко посаженными глазами, и срываются с места внезапно и потешно, дико взвизгивая при этом и проворно перепрыгивая с лианы на лиану.

А после дождя в джунглях всё блестит, как лакированное, и на широких мясистых листьях застывают крупные алмазные капли воды, и подрагивают, и никак не могут скатиться.

Сразу после дождя в какой-то миг всё оживает, в одно мгновение, будто распускается огромный звуковой бутон, и голова идёт кругом от трелей, уханья, бульканья, потрескивания на всех ярусах...

В саду не то, чтобы всё было ухожено или строго. Как-то обжито, будто потрёпано.

Орхидеи, яркие, округлые, неожиданных расцветок, похожие на танцовщиц, будто жалуются.

Я дошёл до дома. В этой части стены были три больших окна, все расположены высоко от земли.

Сейчас они были распахнуты настежь. Было видно, как безвольно висят внутри лёгкие занавески, сбитые к краям в гармошку.

Из крайнего окна вылетел яблочный огрызок. Несколько ярких птиц тотчас сорвались с дерева и набросились на него.

Я огляделся, убедился, что вокруг никого нет, облюбовал себе дерево неподалёку и, поплевав на ладони, полез по совершенно гладкому стволу, помогая себе коленками. Жаль, что до окна так высоко и до коротенького карниза крупнозернистая стена без никаких выступов.

Я покрутил головой в листве. Я едва держался на тонких ветках, стараясь приблизиться поближе к окну.

Теперь оно находилось совсем рядом от меня.

Длинный назойливый лист лез в глаз, и я, оторвав руку на мгновение от ветки, смахнул его.

Ветви тотчас угрожающе подались вниз-вверх. Я замер, затаил дыхание и подвинулся вперёд, чувствуя, что вот-вот сорвусь, потом продвинулся ещё чуть-чуть вперёд и, наконец, просунул голову в образовавшийся просвет, вытянув, как жираф, шею, стал всматриваться в прохладную серую полутьму комнаты.

Поначалу я ничего не заметил, потом глаза привыкли, и я внезапно обмер, как околдованный.

На маленьком диванчике, стоявшем в углу, лежала девушка, совершенно обнажённая. Она лежала на животе к окну головой, грызла яблоко и листала какой-то журнал. В полуденной тишине было слышно, как яблоко, твёрдое и сочное, потрескивает под крепкими белыми зубками.

Я зачарованно смотрел, как девушка лениво пошевеливает голенью ноги, согнутой в колене. Светло-каштановые, в нежных завитках, как у ребёнка, волосы рассыпались по плечам.

Я смотрел на длинные стройные ноги, слегка раскинутые в разные стороны по тёмно-зелёной бархатистой обшивке диванчика, на гибкую спину с тонкой талией и двумя аккуратными впадинками на пояснице, на белую упругую грудь между сдвинутых локтей, на беспечное, свежее, хорошенькое лицо девушки с глазами в тени и чувствовал, что дыхание у меня спирает, как поршнем.

Девушка перевернула страницу, водя взглядом по иллюстрациям, потом потянулась за новым яблоком в вазе на низком столике рядом.

Мой взгляд был прикован к этому волшебному зрелищу, сердце отчаянно билось, стучало бешено, так, что казалось, что дерево шатается от этих резких быстрых толчков. Я вдруг испугался, что девушка может встать, и во рту пересохло, хотя я довольно хорошо переношу жару, я судорожно сглотнул.

"Кто это?" - пронеслось в мозгу.

Я с трудом перевёл дыхание, снова с усилием глотнул, провёл языком по сухим губам, и тут девушка подняла голову, оторвав взгляд от иллюстраций - это было простое, ничего не означающее движение - и увидела меня.

Наши взгляды встретились. Секунда тянулась бесконечно.

Девушка забыла жевать, её лицо медленно вытягивалось, глаза округлились.

Она неподвижно, остолбенев, смотрела мне прямо в глаза, а я, овладев собой, не отрывая, однако, от неё взгляд, крабом пополз назад по веткам.

Пришёл в себя я уже на стене. Перед глазами неотвязно стояла манящая, сладкая картина...

Ещё эта одуряющая жара.

Я почувствовал себя неважно. Я прыгнул в пыль со стены, коснувшись руками дороги, отряхнул ладони от пыли и пошёл домой, стараясь не обращать внимания на жару, которую я, кстати, хорошо переношу.

С противоположной стороны улицы, забившись между камнями в стене, рыжая с чёрными ушами дворняга провожала меня сонным мутным взглядом.

Белое солнце застыло в белом небе.

Дома было тихо. Я прошёлся по пустым комнатам. Нашёл в кресле кипу новых журналов и, листая их, пошёл на кухню чего-нибудь проглотить.

Пришла мама. Вначале я не услышал её быстрых шагов из-за глуховатой мелодии, прорывающейся из приёмника, а потом она заглянула на кухню.

- Пик! - сказала она, улыбаясь. - Здравствуй!

- Здравствуй, ма, - сказал я, жуя.

Журналы были отложены в сторону. Я не люблю читать за едой.

- Ты давно пришёл? - спросила она, осторожно трогая причёску. На её лице, свежем, юном, ещё очень красивом, появилось озабоченное выражение.

- Нет, недавно.

- А что ты ешь?

- Я уже всё, - сообщил я, вставая из-за стола, подошёл к маме, легонько коснулся губами её щеки. - Ты такая красивая сегодня!

- Правда? - На её лице появилась сияющая улыбка. - А как у тебя дела в школе?

Школа была необитаема. Я задумался.

- Прекрасно, - сказал я.

- Давно ты там был? - Взгляд у мамы стал очень внимательным. Проницательным.

- Совсем недавно, - сказал я. - Ну как всегда. Ты же знаешь. Ты же всё у меня знаешь.

Она вдруг погрустнела при этих словах.

- Мне нужно поговорить с тобой, мой мальчик, - сказала она. - Пойдём.

Я вздохнул и посмотрел на неё укоризненно.

- Зачем это нужно? - мягко сказал я. - Совсем это не нужно.

- Нет, нужно, - сказала она, подталкивая меня в спину.

Я собрал журналы, мы пошли в гостиную, и мама, усадив меня на диван, села рядом и наморщила лоб.

- Мальчик, эти обстоятельства... рядом с которыми тебя иногда видят, они волнуют меня. Их во многом подозревают. Это очень неразумно.

- Ты напрасно тревожишься, - сказал я успокаивающе, но мама продолжала: - Сейчас они обратили свой взгляд на Корку, и его родители очень волнуются. Я разговаривала с ними и, поверь, ты сам себе не представляешь, насколько эти обстоятельства обманчивы, коварны. Я совсем не хочу, чтобы с тобой ничего не происходило.

- Повторяю, - сказал я терпеливо. - Ничего страшного я не вижу. Ты лучше скажи, Лагуна не приходил?

- Нет, кажется. Ты у Экзотики спроси.