Мы повели наступление на Пхеньян. К городу тянулись бесконечные колонны машин. У наших офицеров разгорались страсти. Уже заключались пари, кто войдет в столицу первым. Командиры частей старались выбрать самые короткие дороги, чтобы первыми ворваться в Пхеньян. Если бы нам противодействовала авиация противника, картина совершенно изменилась бы. Но так как Народная армия не имела авиации, мы не боялись нападения с воздуха.
Когда передовые подразделения встречали сопротивление, наши войска оставляли машины и продолжали движение пешком. Как только дороги очищались от противника, колонны автомашин снова устремлялись вперед. Даже в то время наши коммуникации уже становились угрожающе растянутыми. Нарушилось нормальное снабжение продовольствием, так как мы непрерывно продвигались вперед.
На дорогах нас по-прежнему «приветствовали» корейцы. Среди них были и солдаты, сложившие оружие. Очевидно, это представлялось им единственным способом сохранить себе жизнь, чтобы затем уйти в горы и принять участие в партизанском движении. Их обыскивали и затем приказывали идти на юг и там сдаваться в плен. Они спокойно подчинялись этому приказу и шли, но, конечно, не сдаваться, а к партизанам…
Однажды мы поднялись на возвышенность, и перед нами среди холмов раскинулась столица Северной Кореи. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь грозовые тучи, нависшие над городом. Пхеньян — третий по величине город Кореи — показался мне не очень красивым, хотя и произвел внушительное впечатление. Кое-где дымились трубы фабрик и заводов. В центре города чернели каркасы когда-то величественных зданий. На окраинах виднелись домики заводских рабочих. От мостов, которые прежде пересекали широкую реку, уцелели одни фермы. Центр столицы перерезала целая сеть каналов. Пхеньян, как и Сеул, окутывали зловещие черные клубы дыма.
Облик варварски разрушенной столицы не мог пробудить в нашей душе того вдохновения, которое она прежде вызывала у корейских поэтов, когда они созерцали свой родной город. Трудно было не поддаться глубокой печали, которую навевала эта картина. Мы пришли сюда с юга Кореи, прошли через города и деревни, но не принесли жителям этой страны ничего, кроме ущерба и разрушений. Теперь мы достигли великого города Пхеньяна и тоже увидели его в руинах. Прошло несколько дней, и город опустел, покинутый всеми жителями. Как мог «поход за свободу» и «освобождение от рабства» привести к подобным ужасам и жестокости?
Мы расположились лагерем на окраине города и начали отчищаться от грязи, въевшейся в нас за три дня бешеной гонки к северу.
Войдя в город, американцы поспешно заняли все большие здания и уцелевшие дома. Жителей они выгнали на улицу, их имущество выбросили. Те помещения, которые не были нужны американцам, они попросту разрушали и грабили. Они взрывали сейфы, тащили картины, мебель, часы, вышивки. Награбленной добычей американцы набивали грузовые машины и прицепы, приготовленные специально для этой цели. Среда местного населения тоже находились негодяи, которые занимались грабежом. Но их опережали американцы — у грабителей они отнимали награбленное. Американцы при полной поддержке англичан безнаказанно задерживали на улицах корейцев под предлогом, что те или «солдаты Народной армии», или «коммунисты», или «грабители», или, наконец, просто подозрительные личности. Особенно отличались водители американских машин. Останавливаясь на дороге, они среди бела дня обыскивали корейцев, а затем, «освободив» их от часов и других ценностей, спокойно продолжали путь. Я нисколько не преувеличиваю, рассказывая об этом. О грабежах знали все, но большинство так называемых ответственных офицеров предпочитало закрывать на это глаза.
Никого уже не удивляло, что многих корейцев причисляли к весьма расплывчатой категории «военнопленных». Этих людей хватали прямо на улицах города. Среди них зачастую попадались и мальчики, едва достигшие пятнадцати лет. Они плакали горькими слезами, считая — и в ряде случаев не без основания, — что их собираются убить. Помню, одной группе таких «военнопленных» запретили сидеть и разговаривать, пока у них не найдутся часы для английского сержанта. Но так как часов не нашлось, сержант счёл необходимым принять более суровые меры. В эту группу попали и переодетые солдаты, которых практически невозможно было узнать. По приказу сержанта они сразу вышли вперед, зная, что их расстреляют, но надеясь ценой своей жизни спасти остальных. Всех отправили в городскую тюрьму, реквизированную американцами и переданную под контроль лисынмановцев в качестве места заключения для «военнопленных». Туда помещали всех несчастных, случайно задержанных на улицах. То, что произошло с заключенными в этой тюрьме во время бегства из Пхеньяна лисынмановской и американской армий, — одно из тягчайших военных преступлений, о которых когда-либо слышало человечество.
Американское командование решило, что Пхеньян — самое удобное место для расквартирования американских частей, и приказало им занять необходимые помещения. А нас, англичан, на следующий же день отправили дальше, на север, преследовать противника, хотя мы только что проделали трудный путь с юга, недосыпая и недоедая. Проходя по Пхеньяну, мы увидели, как сильно разрушен город. От некогда красивых зданий и памятников почти ничего не осталось.
Мы переправились через реку по двум наспех наведенным мостам и, оставив позади: Пхеньян, направились на север, через горы. В этом' районе, видимо, попала под удар американской авиации крупная часть войск корейской Народной армии. Следы происшедшего здесь побоища представляли ужасное зрелище. Вдоль дороги были разбросаны разбитые и сожженные машины. Батареи зенитных пушек «Бофорс» застыли с наведенными в небо стволами — артиллеристы были убиты на своих боевых постах. Повсюду валялись трупы корейцев. Многие солдаты погибли, очевидно, в тот момент, когда пытались выскочить из машин. Судя по наведенным стволам зенитных орудий, северокорейцы собирались дать бой и даже успели сбить американский истребитель «F-51».
К северу от Пхеньяна нам все чаще и чаще приходилось поспешно выходить из машин. Бои принимали все более ожесточенный характер, так как корейская Народная армия предпринимала отчаянные усилия, чтобы выйти из тяжелого положения.
Линия фронта придвинулась к самой узкой части полуострова — каких-нибудь полтораста километров. До нас дошли слухи, что мы остановимся где-то здесь или немного севернее, у 40-й параллели. Но Макартур рассеял наши надежды, и, видимо, никто не решился ему противоречить. Даже в этот момент не захотели вспомнить о предупреждении китайского правительства. Донесения разведки о сосредоточении в Манчжурии китайских войск игнорировались. Офицеров подобные сведения, по-видимому, не интересовали, а солдатам вообще не полагалось знать о таких вещах.
Как-то нам встретилась группа из пяти военнопленных под конвоем американского солдата. Один из корейцев был раздет догола. Такой метод американцы практиковали под предлогом обыска, хотя совсем нетрудно найти у человека оружие и патроны, не снимая с него одежды. Но недалекому янки, наверное, казалось, что такой способ дает возможность лишний раз продемонстрировать свое презрение к врагу и превосходство над ним.
Я спросил у американца, который стоял, прислонившись к дереву, зачем они так поступают. Он ответил мне подробно, уснащая свою речь отборными ругательствами. Сущность его ответа такова: «Корейцы не люди, а животные, и поэтому не имеют права носить одежду. Он только что помогал убивать моих друзей. Расстреливать на месте, вроде, не положено, значит, нужно унизить, помучить…» Мне не раз приходилось слышать подобные откровения. Комментарии, как говорится, излишни.
Не стоит останавливаться на описании тех ужасных картин, которые встречались нам на всем пути к северу. Самая страшная участь выпала на долю мирного населения. Я помню, как дважды в течение дня мне пришлось видеть одну и ту же трагическую картину — мертвую мать с ребенком за спиной. И такие зрелища встречались на каждом шагу. Неужели кто-нибудь станет утверждать, что во время войны надо убивать женщин и детей?
