22 июля 1941 г. за несколько часов до расстрела он сказал суду: «...на Западном особом фронте измены и предательства не было. Все работали с большим напряжением. Мы в данное время сидим на скамье подсудимых не потому, что совершили преступление, а потому, что недостаточно готовились к войне в мирное время (выделено мной — В.С)»[241].

Последние слова, надо полагать, имели отношение конечно не к ком-фронта, а к руководству страны (Сталину) и Генштабу (Жукову).

Этот по сути «самосуд» произвел на высший комсостав Красной Армии самое тягостное впечатление своей несправедливостью. Каждый, видимо, подумал, что вот так, ни за что, дойдет очередь и до него, лишь бы в следующий раз прикрыть вину Верховного командования (Главковерха и др.).

Но вернемся к истокам причин, породивших столь трудно объяснимые потери.

Огромную отрицательную роль в подготовке войск к ведению боевых действий сыграло, как уже отмечалось, сообщение ТАСС от 14 июня. Воспитанные в духе безграничной веры Вождю, его указание все восприняли так: войны не будет, это нам сказал товарищ Сталин. Поэтому с кем ни поговоришь из участников тех июньских событий, все вспоминают приблизительно одно и тоже: в субботу были на танцах, в Доме офицеров, днем играли в футбол, уезжали на сборы и т. п. А ведь в такой ситуации всем следовало бы быть в парке боевых машин, в танке, в основных или запасных районах сосредоточения и т. п. Если упростить эту ситуацию до предела, то условно (!) можно было бы представить себе такую картину — на расстоянии 2-х метров стоят друг против друга две шеренги бойцов. У одной винтовки в положении «к ноге», у другой (в ожидании команды «коли») — «на перевес». Кто кого первым заколет и какая из этих шеренг наша объяснять не надо. Между тем многие командующие понимали, что надо принимать срочные меры по изменению подобной ситуации.

Маршал Р.Я. Малиновский: «Просьбы некоторых командующих войсками округов разрешить им привести войска в боевую готовность и выдвинуть их ближе к границе И.В. Сталиным единолично отвергались... При надвигавшейся угрозе войны эти грубейшие ошибки (Сталина — В.С.) граничили с преступлением. Можно ли было этого избежать? Можно и должно»[242].

Когда 10 июня войска Киевского военного округа начали занимать предполье незаконченных приграничных укрепленных районов, из Москвы «последовал грозный окрик: «Такое распоряжение немедленно отмените и донесите, кто конкретно дал это самочинное распоряжение»[243] (Маршал И.Х. Баграмян).

Таким образом в создавшейся ситуации Сталин, недооценив (или не поняв, кому как нравится) многочисленные предупреждения, подставляет Армию под первый, страшный по своей силе неожиданный удар немецкой армии.

В обстановке практического отсутствия системы управления войсками, навыков своевременного перехода к обороне (чему войска практически не учили) для последующего нанесения контрудара (иначе не бывает — в условиях ожидаемого нападения без временного отступления на подготовленные оборонительные рубежи сосредоточенный, тем более неожиданный, удар выдержать невозможно), части Красной Армии, героически сопротивляясь и неся многомиллионные потери, в себя пришли только на исходе 1941 года.

Но вот часто задают такой вопрос: «Сталин не был военным стратегом и чего-то мог не знать. Жуков, если и знал, то не настоял на жизненно необходимых решениях. А вообще-то были ли научно-теоретические разработки как правильно действовать в подобной ситуации?». Да, все это было. Но не очень-то любили у нас «шибко умных», как не любили и их советы. Большинство из таких и отправили в лучшем случае на лесоповал («там хорошо думается»).

Например в ценнейшем труде В.А. Трифонова «Контуры грядущей войны» (1936 г.), несправедливо репрессированного, точно определено как надо было действовать в подобной ситуации (рукопись книги (5 экз.!) сохранилась в архивах КГБ, однако известно, что первые лица государства — Сталин, Молотов, Ворошилов, Егоров и др. об этом труде знали).

«Только оборона в условиях грядущей войны, — писал В. Трифонов, -даст, при прочих равных условиях, лишний шанс на победу...[244]  Эта концепция («мы будем воевать на чужой территории», «защите границ придается второстепенное значение» и др. — B.C.) не учитывает, что в грядущей войне наш наиболее вероятный и самый могущественный противник на Западе — Германия, которая будет иметь перед нами крупное преимущество внезапного нападения. Это преимущество можно компенсировать только одним путем: созданием (sic! — B.C.) мощной обороны вдоль границ... Оборона является наиболее результативным способом и более полезной, чем наступление для государства, располагающего обширной территорией»[245].

В принципе те же самые выводы делает и другой советский военный историк Г.С. Иссерсон: «...И пока одна сторона остается в этом состоянии (подготавливается ли действительно военное наступление или это только угроза — B.C.), другая, твердо решившаяся на наступление (например Германия — B.C.), продолжает сосредоточение, пока, наконец, на границе не оказывается развернутой огромная вооруженная сила. После этого остается только сигнал, и война сразу разражается в своем полном масштабе»[246].

Вместо этого (разумного и необходимого) ведение обороны предполагалось как кратковременные действия по отражению вторжения с быстрым переходом (?!) в наступление и переносом боевых действий на территорию агрессора (классика — «гладко было на бумаге...»). Основываясь на подобной, вздорной по своей сути, посылке «... не был разработан возможный вариант действий войск в условиях вынужденного отхода на всех стратегических направлениях и необоснованности создания сплошного стратегического фронта обороны»[247].

Ничего подобного сделано не было. Отбросив далеко в сторону очевидные научные обоснования, наш Отец и Учитель решал эту задачу примитивным, только для него одного понятным способом. Единолично рассматривая все государственные проблемы страны, бесцеремонно вмешиваясь во все области российской культуры и науки, опираясь при этом на авантюристов типа Лысенко, Сталин подобный «военно-лысенковский» вариант, к сожалению, протащил в теорию и практику (!) военного искусства. И если последствием поддержки полуграмотного Лысенко явились разгон ведущих ученых целого научного направления, гибель ее выдающегося лидера Вавилова, снижение урожайности тех сельхозкультур, которые были «научно обработаны» сторонниками метода Лысенко и др., то в военном деле, в начальном периоде войны все кончилось крахом с миллионными людскими потерями, истинные размеры которых мы до сих пор пока не очень успешно пытаемся определить.

Казалось бы все ясно. Но вот в последнее время появляется опять вездесущий Суворов-Резун.

Объединив усилия с самым активным автором Афганской авантюры Д. Устиновым, он абсолютно бездоказательно «рассыпался в комплиментах» Вождю наших народов. Устинова понять можно — Сталин его вытащил «с низов» и поднял «выше Арарата». Он, как и все члены Политбюро, единственные в стране познали, что же такое «жить при коммунизме». Понять же Суворова трудно. Вот он просвещает нас, говоря, что Сталин обладал богатейшей цепкой и емкой памятью. Но об этом давным-давно знали все и без суворовских «открытий» — знали, что он умел не только запоминать всех тех, кого записал в разряд своих врагов, но и не забыть их уничтожить. Это о цепкой памяти.