Правда, Сталин, если я не ошибаюсь, со столь оригинальными доводами Жукова не согласился.

Предварительно обвинив нас в «самонадеянности», М. Гареев сделал смелый вывод, что о действиях войск могут писать (анализировать) только те, кто имеет опыт «в оперативно-стратегическом масштабе» (наверное имея ввиду в первую очередь себя и своих единомышленников), отбросив тем самым на обочину историографии практически всех исследователей войн как у нас, так и за рубежом, лишив их права объективно анализировать подобные события.

На фоне полного самодовольства, не утруждая себя доказательствами, Гареев сокрушает «ниспровергателей» очередным обвинением. Нам вменяется в вину утверждение о том, что от ввода в бой бронетанковой группы на Халхин-Голе (оценка, напоминаем не наша, а Генштаба и наркома обороны) до ввода в сражение 1-й гв. ТА на Зееловских высотах, жуковский «полководческий почерк один и тот же и его каллиграфические характеристики со временем практически не изменились». Мы исходили из того, что у Гареева и некоторых других авторов в описании боевой деятельности Жукова наметился очевидный перегиб: ряд его сражений разобран явно необъективно, недостатки исчезли, а серьезные неудачи замалчиваются или о них цедят сквозь зубы что-то непонятное. Но задача историка состоит не в том, чтобы «любой ценой» воспевать избранного героя (пытаясь «не расплескать» искусственно созданный образ), а объективно и всесторонне показать, опираясь на факты, все его успехи, достижения и, хочет этого или нет М. Гареев, неудачи как малые, так и большие.

В подходе М. Гареева к подобным явно необъективным оценкам отдельных моментов боевой деятельности Жукова четко просматривается стиль закаленных в идеологических битвах номенклатурных бойцов, призванных ваять образы непобедимых полководцев во главе с товарищем Сталиным. Последний и сам этим занимался, предоставив Жукову условия «наибольшего благоприятствования» при комплектовании подчиненных ему фронтов войсками, вовремя убирая его с «невыгодных» направлений, именно его назначая своим заместителем (вместо более грамотного в оперативном отношении К.К. Рокоссовского) и только ему предоставляя право «уточнять» или отменять указания Ставки (как это произошло, к сожалению, в ходе Берлинской операции).

И Жуков, будучи, как многие говорят, «Сталиным в армии», своему Главковерху служил верно, четко сформулировав свое кредо и подобрав для этого в оправдательном письме ЦК ВКП(б) в 1948 г. самое подходящее слово — ...«Я никогда не был плохим слугою (выделено мной — B.C.) партии, Родине и великому Сталину»[133].

Но так как мы перед собой столь перегруженную заидеологизированными мифами задачу «ниспровергания» не ставили, то рассмотрю те действия Жукова, которые анализировались слишком однобоко или предавались замалчиванию. А без анализа хотя бы основных проведенных маршалом операций бессмысленно пытаться составить о нем (и о его способностях) очищенное от каких-либо эмоционально-конъюнктурных пристрастий совершенно объективное представление. И в этом нет ничего нового — это общепринятое правило, и мне не понятна попытка некоторых историков (в их числе Гареев бесспорный лидер) сделать для Жукова исключение.

Прав был Пушкин: «... Тьмы низких истин мне дороже, нас возвышающий обман...». Вторит ему и В. Вересаев, говоря, что «... вся-то красота живого человека в его жизненной полноте и правдивости...».

Поэтому честный показ не только успехов, но и неудач сделал бы образ маршала Жукова более конкретным, законченным и понятным. Все это способствовало бы борьбе с очевидно фальсификационными трактовками отдельных его действий.

Возвращаясь к вопросу о «полководческом почерке» Жукова, его «каллиграфической характеристике» и учитывая, что Гареев нашу оценку посчитал ошибочной, я вынужден вкратце (учитывая ограниченные рамки статьи) расширить доказательную базу наших выводов и углубить качество графологического анализа подобного «почерка» (к Берлинской операции вернемся позже).

1. Мы согласились (в отличие от Гареева) с оценкой Наркома обороны, что первоначальные действия Жукова (танковая атака «с ходу», без элементарной подготовки) были «неправильными». Это было как бы «начальной точкой отсчета координат». Завершающий же разгром японских войск был впечатляющим.

2. Жуков неудачно курирует крупнейшую танковую битву XX века (26-29 июня 1941 г.) в районе Броды-Берестечко-Дубно, которая вылилась в сложно-маневренное противостояние с гитлеровской 1-й танковой группой и частью сил 6-й полевой армии (4 танковых и 5 пехотных дивизий). Всего на этом направлении участвовало почти 5000 советских танков — 8-й, 15-й, 9-й, 19-й и 22-й мк и др. — и около 1000 немецких[134]. Несмотря на успешные действия отдельных соединений, в результате «несвоевременного приведения объединений и соединений фронта в боевую готовность, нереальных планов прикрытия, приведших к неудачному сосредоточению нашей группировки на госгранице»[135], неграмотного маневрирования и (главным образом) слабого управления боевыми действиями советские мехкорпуса были разгромлены. В своих во многом недостоверных «Воспоминаниях» (а теперь есть все основания это утверждать) Жуков упоминает только о начале этих боев и скромно умалчивает о плачевном финале. Гитлеровцы же два года возили на эти поля иностранных корреспондентов и показывали огромное кладбище нашей бронетехники.

3. При обороне Москвы у Жукова появился очевидный талант, возможно, лучшего нашего мастера обороны — сильная воля, высокие организаторские способности и др. (у немцев лучшими «оборонщиками» считались фон Лееб и Вальтер Модель). В ходе тяжелых оборонительных боев он добился отличных результатов и вместе с командующими армий Западного фронта отстояли столицу. Здесь, как говорят, ни отнять, ни прибавить.

4. В результате начавшегося контрнаступления (5.12.41 — 7.01.42) противник был отброшен от Москвы более, чем на 100 км. Но справедливости ради следует сказать, что поздно начав наступление на Москву (а это была одна из стратегических ошибок Гитлера — против были три «фона»: Клюге, Лееб и Рундштедт), и столкнувшись у окраин столицы с героическим сопротивлением наших войск, группа армий «Центр» свой боевой потенциал растеряла. Однако и до сих пор жуковские клакеры не стесняются одаривать читателей вот такой информацией: «Он осуществил дерзновенное наступление на обладавшего численным (? — B.C.) и качественным (? — B.C.) превосходством врага». Красиво сказано, но не верно. К началу нашего контрнаступления ничего этого уже не было. Четко эта ситуация сформулирована в учебнике Военной академии им. М.В. Фрунзе «История военного искусства», в котором на стр. 140 сказано: «Израсходовав все резервы, группа армий «Центр» лишилась наступательных возможностей». Так же оценивали свое положение и немецкие военачальники. Еще за 10 дней до нашего контрнаступления Гальдер записал в своем дневнике: «Войска совершенно измотаны и неспособны к наступлению»[136] (приказ о «прекращении атак» командующий ГА «Центр» Федор фон Бок отдал 2 декабря 1941 г.). В своем же дневнике фон Бок 1 декабря (до начала нашего контрнаступления) сделал следующую запись: «Обстановка у ворот Москвы... равнозначна тяжелым оборонительным боям с численно намного превосходящим врагом. Силы группы армий уже не могут противостоять ему даже ограниченное время (подходящий момент Гарееву вспомнить о Штерне и дальневосточных дивизиях! — B.C.)... очень близко придвинулся тот момент, когда силы группы будут исчерпаны полностью. В настоящее время группа армий действует на фронте протяженностью свыше 1000 км, имея в резерве всего несколько слабых дивизий (позже историк Г. Якобсен уточнил, что к 1.12.41 в резерве у фон Бока была всего одна дивизия — В. С.)»[137].