Таким образом, есть все основания утверждать, что доля потерь 1 БФ в операции 3-х фронтов (приблизительно 50%) и их реальные значения, равно как и данные по другим жуковским операциям, служат достаточным доказательством опровержения версии о его (Жукова) «меньших» потерях. Но читатель вправе выбрать сам тот вариант расчета потерь, который ему покажется более убедительным.

М. Гареев сетует, что «вместо исторических документов... приводятся произвольно выбранные отдельные выдержки из них и даются... совершенно необоснованные выводы авторов». Подобное заявление комментировать трудно, так как складывается впечатление, что журнал (ВИА, вып. 3) Гареев, видимо, будучи очень занятым, просмотрел бегло. Небрежно попеняв, как бы мимоходом, на наличие только «отдельных выдержек из них» (документов), по этим «выдержкам», однако, он не посчитал нужным привести ни одного примера. А ведь журнал буквально забит официальными документами о Великой Отечественной войне и, в частности, достаточно уникальными, связанными, например, с руководством войсками в ходе Ржевско-Вяземской операции. Однако такие документы, дающие более полную картину «руководящих указаний» Жукова, Гареев «не уважает», ибо они не вписываются в его концепцию только хвалебного описания боевого пути Жукова в ущерб очевидной правде.

И где же это видано, чтобы любой документ приводился только полностью? Во всяком случае, в работах самого Гареева мы такого подхода к цитированию не обнаружили.

В мировой практике работы с документами правила едины — если документ важен, его воспроизводят без купюр, если же суть дела отображена лишь в отдельных пунктах, то только их и цитируют. Жалко потраченного времени на обсуждение всем понятного вопроса.

Раздавая направо и налево безосновательные обвинения, Гареев заявляет, что: «... договорились до того, что... Жуков сознательно приносил Ефремова в жертву. Мотивом... могло быть избавление от Ефремова, как опасного конкурента».

Вся беда не в том, что мы «договорились» до опубликования анализа одной из версий гибели Ефремова (кстати, Гареев историческую литературу читает, видимо, уж слишком выборочно, по одному ему известной методике, иначе он убедился бы, что версия эта обоснованно рассматривается целым рядом исследователей и мы «пионерами» в этом деле не являемся)[121].

Беда в другом — Гареев «не обратил внимания» на то, что Жуков додумался «ничтоже сумняшеся» сочинить мерзкий пасквиль — боевую характеристику на подчиненного ему командующего ЗЗА Ефремова, одного из достойнейших отечественных полководцев. В этом постыдном документе все от первой до последней буквы фальсификация, если проще («по-русски»!) — клевета!

О ком написан этот провокационный документ? О военачальнике, прошедшем до войны полнокровный, ничем не уступающий Жукову, путь — от командира роты до командующего войсками ряда военных округов, первого заместителя генерал-инспектора пехоты РККА. В самые тяжелые времена начального периода войны он командует армией, фронтом и опять армией (33-й). Маршал Василевский говорил, что при одном только упоминании этого имени «нужно снимать шапку».

Но было одно существенное различие между Ефремовым и Жуковым, которое могло послужить причиной возникновения столь явно натянутых отношений. Первый имел законченное академическое образование, второй его не имел и, будучи «закомплексованным» на этом вопросе, практически кичился подобной ущербностью, подчеркивая свою, как ему видимо казалось, природную исключительность и ненужность в связи с этим дальнейшего теоретического совершенствования. Наиболее ярко об этом рассказал генерал армии Н.Г. Лященко в статье «С кровью и потом пополам...», опубликованной в «Военно-историческом журнале»: (из его разговора с Жуковым по телефону, р-н Синявино): «...Вы наверное академию кончали?». Отвечаю: «Да». «Так я и знал. Что ни дурак, то выпускник академии». В той же статье генерал армии Лященко рассказал, что после того, как он «посмел не узнать» Жукова в гражданской одежде (тот с Телегиным после окончания войны приехал в дивизию на охоту) Георгий Константинович, здороваясь, подал ему два пальца...

Не трудно предположить, что между этими двумя военачальниками, Ефремовым и Жуковым, где-то, когда-то произошло столкновение, тем более, что оба по твердости характера друг другу не уступали. Это могло быть при какой-нибудь довоенной инспекторской проверке, результаты которой злопамятный (а это бесспорно) Жуков не забыл. Это могло быть и столкновением (или резкими дебатами) по каким-то оперативным вопросам, в ходе решения которых Жуков наверняка почувствовал большую подкованность в этих делах своего оппонента и др. Правомочен и какой-то третий вариант, о котором ни Гареев, ни я ничего не знаем. Однако факт крайне резкой взаимной антипатии очевиден. Поэтому, руководствуясь указаниями Гареева о приоритетности суждения «по логике исторических событий», и учитывая ограниченные возможности этой статьи, кратко напомню только основные факты, которые подтверждают «законность» существования версии о «заклании» Ефремова. К тому же, если внимательно прочесть все документы в ВИА, вып. 3 (с. 52-172 и 250-284), то станет ясно, что выдвинутые Гареевым против нас «обвинения» безосновательны.

Итак, в хронологическом порядке:

• практически не успев вступить в должность командующего 33-й армией, через несколько дней Ефремов одаривается «строгим выговором за примиренческое отношение» к дезертирству. Все дело в том, что пользуясь своим законным (!) правом, Ефремов на Военном совете армии оперативно разобрался с командованием одной из бригад и, не придерживаясь болезненной склонности Жукова к расстрелам, вынес оправдательный приговор с направлением провинившихся в часть (будучи верен себе, Жуков и в «характеристике» исказил смысл взыскания, указав совсем другую причину: «... Приказы выполняет не в срок (?! — B.C.) ...за что имеет выговор в приказе...»);

• при ликвидации нарофоминского прорыва (в условиях, когда немцы пытались развить успех еще на одном направлении — в р-не Слизнево) Жуков, практически лишая Ефремова возможности оперативно командовать всеми частями армии, объявляет ему: «руководство группой возложено лично на Вас»[122];

• неожиданно вводя обессиленные непрерывными боями главные силы 33-й армии в абсолютно авантюрный и неподготовленный прорыв к Вязьме, комфронта почему-то (а, кстати, почему?) не считает нужным усиливать их ни танками, ни лыжными батальонами;

• Жуков не стесняется отдавать Ефремову вот такие приказы: «... продовольствие искать на месте (?! — B.C.), подавать его не будем... искать снаряды тоже на месте»[123] (это отдельные кукурузные початки можно собирать на замерзшем, плохо убранном колхозном поле, снаряды там не валяются). Трудно поверить, что подобный приказ отдавал человек, будучи в здравом уме.

Информация к размышлению: несколько иной подход к ведению боевых действий был в том же районе (немного севернее на участке Гжатск-Ржев) и в то же время. Будучи маленького роста, но очень решительным и самостоятельным, командир немецкого полка 7-й ТД Хассо фон Мантойфель (впоследствии командир 7-й, «Великая Германия» ТД, 5-й и 3-й ТА в звании «генерал танковых войск») отказался выполнять приказ командующего 9-й армией генерала танковых войск Вальтера Моделя, ссылаясь на нехватку продовольствия, топлива, припасов и маскировочного снаряжения, без которого немецкие солдаты легко становились мишенями советских снайперов. И хотя Модель грозил военно-полевым судом, Мантойфель, выполняя свой девиз: «заботиться о благосостоянии подчиненных», приказ не выполнил. Эта стычка произошла с тем Моделем (признанным мастером обороны, прозванным «пожарником фюрера»), который практически опять-таки в те же дни (конец января 1942 г.) в ходе Ржевско-Вяземской операции прибыл в ставку и «выпросил» так нужный ему корпус. Гитлер настаивал на использовании его на Гжатском направлении, а Модель — в р-не Ржева. «Возник желчный спор. Модель холодно воззрился на Гитлера сквозь монокль и спросил: «Кто командует 9-й армией, Вы или я?». И не дожидаясь ответа, Модель сообщил потрясенному Гитлеру, что знает ситуацию на фронте лучше, чем он. Удивленный фюрер уступил»[124].