На самом углу, где в пыли кирпичей
Два дома стоят у оврага,
У двух перекладин СкобЕлек Андрей
Расстался с крикливой ватагой.
Расстегнутый ранец влача по траве,
Он медленно шел средь бурьяна,
И сладко гудело в его голове
От слов неспокойных Богдана,
Шел медленно… Сыпало солнце в пески
Слюды разноцветной обломки,
По ветхим заборам ползли огоньки
И таяли в пыльной поземке.
Все уже квартал, все сильней полумрак,
И шопот, и глина сырая,
И эхо ладонями хлопало в такт,
Удары шагов повторяя.
Дорога сужалась, и плющ-нелюдим
У каменных вился подножий.
Андрей отшатнулся… Стоял перед ним
Костлявый и черный прохожий.
Все ближе его раздавались шаги —
То призрак из сказки далекой!
Он ловит детей и сосет их мозги
И душит рукою жестокой.
«Вот глупость! — подумал Андрей, — чтобы днем.
Разгуливал дух!.. Суеверье!
Приближусь — и призрак окажется пнем,—
И это проверю теперь я!»
Андрей ощутил неприятную дрожь…
Но право же — трусом смешно быть!
Ну да! Он на чорта совсем не похож!
Так это старьевщик, должно быть!
Высокий и тонкий, как черный комар,
Шагал он, и ноги сгибались.
На черном цилиндре, как белый пожар,
Высокие перья качались.
И плащ длиннополый сбегал по спине,
И зонтик плыл шелковым змеем.
Он встал у стены, протирая пенсне,
И тихо промолвил Андрею:
«Ты, мальчик, не бойся меня, не дрожи,
Твой ужас меня удивляет.
Звезда ли сосет твое сердце, скажи,
Забота ль к земле пригибает?
Скажи, что мрачит твоих глаз небеса,
Не сказка ли в том виновата?
Иди же, взгляни мне без страха в глаза,
Доверься всем сердцем, как брату».
«Ты страшен мне! Кто ты? Откуда пришел?
Ответил Андрей торопливо. —
Ты длинен и тонок, ты черен и зол,
И сладкие речи фальшивы.
В лице ни кровинки, в глазах ни огня,
И губы твои — неживые…
И клюв твой куриный пугает меня,
И брови пугают кривые».
«Мой мальчик, мой мальчик, боишься ты вновь!
Но внешние чары непрочны,
Взгляни же поглубже — там шепчет любовь,
Как тайный подземный источник.
Дай руку, меня недоверьем не мучь,
Скорей позабудь опасенья,
Тебе подарю я к сокровищам ключ,
Послушай меня хоть мгновенье.
Есть зданья… Лазурью горит потолок,
Повсюду там встретишь хрусталь ты,
Их дно украшает янтарный песок, —
Пещеры из мха и базальта!
Там ярких зеркал неподвижная ртуть
И музыка сводов безгранных,
Там дышет бассейна прохладная грудь
Под вечным движеньем фонтана.
Вверху полукругом светлеет плафон,
Блестит, как родник, неизменно,
И мерно плывет меж стеблей и колонн
Сверкающих столиков пена.
Колонны, как лес, вырастают кругом,
И запах цветов опьяняет…
Ты понял? — сказал незнакомец. — Тот дом
«Большое кафе» называют.
В тот час, когда зной раскалит добела
Дома, тротуары и лица,
Покинув конторы, дворцы и дела,
Толпа в эти залы стремится.
И здесь, словно пальмы средь знойных пустынь,
Прохладные руки сплетая,
Прекрасные женщины — слепок богинь —
Сидят, наготою сверкая.
Как нежен на шее жемчужный горох!
Как ярко пылают рубины!
О розы из камня, вас вырастил бог
В скалистых и мрачных глубинах.
Кто ласточкой быстрой слетает в низину,
Толчком и волчком пробираясь?
О кто он, упругий, как сталь и резина,
Что мигом доставит сигары и вина,
Лишь с ветром одним состязаясь?
То пикколо
[15]! Маленький паж-быстроножка!
Наперсник красоток и франтов!
Немеркнущих звезд золотые застежки
Сияют сквозь прозелень кантов.
Андрей, ты для этого создан судьбою,
И, в этом мне можешь поверить,
Ты должен мундир с золотою каймою
Почистить, встряхнуть и примерить.
Да будет душа твоя счастьем согрета,
Поверь мне, я мудрый и старый,
Тебе — подаешь ли с поклоном газету,
Кладешь ли на столик сигары,
Несешь ли бутыль, чтоб наполнить стаканы
Тяжелой и сладкой струею,
Приносишь ли пестрые ты марципаны,
Где звезды морские блестят и лианы
Сплетаются с яркой травою, —
Монетка из розовых пальчиков панны
Сверкнет серебристой плотвою!
Гляди — пред тобой золотая дорога!
Дворец из банкнотов и злотых!
За мною! Ни шагу назад, ради бога —
Тут ждет нищета у родного порога,
Там ждут тебя хлеб и янтарные соты,
И сласти и вина без счета!»
Так ловко Андрея старик соблазняет
И дразнит воображенье.
Их только полоска земли разделяет
Покрытая светом и тенью.
Андрей зачарован, он — как изваянье.
Но нет, не ликеров потоки,
Не мрамор колонн, не алмазов сверканье
Румянцем зажгли его щеки.
Ни светлый янтарь, ни базальт — не причина,
Что крови сильнее биенье,
На лбу у Андрея застыла морщина
И выступил пот от волненья.
Сказал он: «В цехАх, в рудниках и пучинах;
В подвалах и темных колодцах —
Для шайки гуляк — день и ночь, как скотина,
Народ изнывающий гнется.
В кафе, где танцуют нарядные франты
Под пьяные крики застолья,
Пиликают им до утра музыканты,
Кляня золотую неволю.
На чорта мне сдался твой сумрак пещерный,
Фонтаны и чаш позолота!
Но ты повтори мне — ужель это верно,
Что там получу я работу?
Что матери я бельевые корзинки
Таскать на спине не позволю,
Чтоб руки, что вечно в коростах и синьке
Могли отдохнуть от мозолей?
Хочу я работы! В раю, в преисподней…
Кафе или пекло — теперь все равно мне!
Но чур, не забудь, что сказал ты сегодня —
Мне деньги земные обещаны, помни!
Лишь в срок мне платите, а там как хотите!
И все до копейки! Заверить могу я —
Доволен останется важный кондитер.
Прощай! Послезавтра сюда же приду я.
Андрей по песку зашагал, словно пьяный,
И сердце забилось так часто и бойко,
Но вдруг громкий крик услыхал из тумана —
Прохожий кричал ему: «Парень, постой-ка!»
Смущенно Андрей повернулся обратно —
Старик догоняет, сверкая глазами,
На лбу выступают пурпурные пятна,
И дым изо рта вылетает клубами.
«Эй, ты! Не спеши-ка… Неравные счеты!
Ты требуешь денег? — сказал он со злобой.
Так помни, сопляк, есть условье одно тут,
И ты от него отвертеться не пробуй!
Тебе нет пятнадцати. Молокосос ты!
А ты сеешь бунт по всему околотку!
Так вот, не бушуй, не высовывай нос ты,
Да кляпом молчанья заткни свою глотку!
Ты будешь являться по первому знаку,
Безропотно лбом подметать мостовую!
Постой же, к руке моей, словно собаку,
Покорно тебя подползать научу я!
Ступай!» — И замолк он. Глаза потускнели.
Он ветром надулся и вдруг стал зеленым,
И первые капли дождя зазвенели,
И к тучам угрюмым он взвился со стоном
В темной хате мать ждет сына
Беспокойно, молчаливо,
Сына нет как нет, хоть время
Возвратиться после школы.
Стынет в печке скудный завтрак, —
Не идет он. Вот стемнело,
Засветить пора бы лампу.
За окном гроза и ветер,
Хмурый дождь стучит по стеклам,
Заблудившись в темной нише,
Стонет голубь одинокий,
Мухи ползают по окнам.
Темный вечер опустился,
И давно тоскуют губы
По щекам сыновним теплым.
Повеяло влагой на ветхий порог,
И скрипнула дверь —
это шорохи ног…
Вот он хмурый и смущенный
Входит в сумрачную хату.
Он к груди ее прижался
Воспаленной головою.
Дождь трезвонит, голубь стонет,
Воет ветер, воет буря.
И Андрей спокойно дремлет
На коленях материнских.
Когда же очнулся он, дождь перестал,
И полночь спустилась, и ветер стихал,
И туч грозовых разошлась пелена,
И черепом бледным казалась луна.
За стеклами стыли железо и жесть,
Задумались крыши о чем-то, бог весть.
Трепещет на них мотылек тишины,
Крадется котенок по краю стены.
И шепчет Андрей: «Что скажу тебе, мать!
Работу на днях обещали мне дать».
И мать его руку зажала в руке,
И теплая капля ползет по щеке.
И шепчет Андрей: «Знаешь, милая мать,
Я буду сигары в кафе подавать!»
Взгляд матери гаснет под сеткой морщин,
Они замолкают — старуха и сын.
Течет тишина. Наблюдает Андрей.
Вон кошка на крыше… И дождик умолк.
Вон кошка… В глазах ее точки огней,
И смотрит она исподлобья, как волк.
Глаза, разрастаясь, горят и тотчас
Летят кувыркаясь, подобно огням,
И вдруг закипает светящийся глаз!
Гляди же — он лопнет сейчас пополам!
И вот их две пары… Все ниже одна,
Другая все выше… Да это луна!
Два нижних рубиновой кровью зажглись,
Два верхних, как гроздья, вздымаются ввысь…
Но глаза исчезли где-то,
А сияние все шире, —
Это две больших монеты,
Или пуговицы это
Застегнулись на мундире?
Но зато вторая пара,
Запылав в ночи огнем,
Мозг Андрея жжет пожаром,
Хочет пульс усилить в нем
И всю ночь, во мгле тумана,
Как во сне, издалека
Видит он глаза Богдана,
Два пылающих зрачка.
Все быстрее, все быстрее,
Все сильнее и страшнее
Пляшут две монеты скользких,
Пляшут бешеную польку!
Проснулся Андрей — и видения нет.
За окнами синий маячит рассвет.
