Народ — в пути, над ним — победный стяг,
Листаются истории страницы…
Я знаю — буря этих грозных лет
С лица земли сотрет ваш грязный след.
За распространение этого стихотворения среди андерсовских войск на Ближнем Востоке реакционное командование бросало польских солдат в тюрьмы. Ход истории подтвердил предвиденье Шенвальда: освобожденный польский народ смел с лица земли грязный след «санации».
* * *
Люциан Шенвальд был не только поэтом, но и бойцом. Занимая скромную должность заместителя командира роты противотанковых ружей, он прославился в дивизии им. Тадеуша Костюшки как один из лучших политработников.
Позднее, с реорганизацией польских соединений в 1-ю Польскую армию Шенвальд становится преподавателем Школы политических руководителей, продолжая свою деятельность в качестве официального историографа дивизии им. Тадеуша Костюшки.
Понимая, что для правильного отражения этой истории надо быть не только наблюдателем, но и активным ее созидателем, Шенвальд-преподаватель стремился передать своим слушателям опыт борьбы рабочего класса в довоенной Польше, опыт борьбы народов Советского Союза с гитлеровскими захватчиками.
У своих слушателей и подчиненных он неизменно укреплял веру в победу над фашизмом, воспитывал в них чувство беззаветной преданности народу.
В одном из своих лучших стихотворений, «Элегии на смерть Мечислава Калиновского», созданной поэтом после боев под Ленино, Люциан Шенвальд писал:
О вы, что в тишине мечтаете о счастье,
Зажгите впереди огонь великой цели!
Ведь если в жизни вы лишь жизнь найти сумели,
Вам лучше в тьму запасть, рассыпавшись на части.
Учитесь пламенеть! Проверьте год за годом
Всю жизнь свою сейчас, и если в ней найдете
Огонь священный тот, что вас сроднил с народом, —
Жить будете, а нет, — вы в бездну упадете,
Истлеют имена и кости побелеют.
Лишь тот умеет жить, кто умирать умеет,
Но так, чтоб от его прямой судьбы солдатской
Осталось на века прекрасное горенье, —
Не только пепла горсть в простой могиле братской, —
А пламенный огонь — народа вдохновенье.
Эти мужественные слова поэта были девизом всей его жизни. Люциан Шенвальд сумел зажечь перед собой огонь великой цели и посвятил ей всю свою жизнь.
Поэт, глубоко изучивший реалистический стиль советской литературы, сделавший реализм методом своего творчества, в последние дни своей жизни отдал много сил популяризации этого метода среди польских писателей. К съезду писателей в Люблине Шенвальд подготовил обращение, в котором звал своих товарищей по перу создавать такие произведения, которые помогут возродить родину и укрепить в ней новый, справедливый общественный строй.
Смерть не позволила поэту лично выступить с этим обращением. Он, не раз смотревший ей в глаза, без тени сомнения шедший в огонь боя, стремившийся в родную Варшаву, которая догорала в результате еще одной измены польских реакционеров, погиб как воин в стремительном движении к новой битве…
Но варшавяне не забыли своего поэта. В третью годовщину освобождения Варшавы Советской Армией и Польским Войском бережные руки варшавских рабочих, солдат и писателей перенесли прах поэта-воина на братское кладбище защитников столицы и похоронили в скромной солдатской могиле.
* * *
Сегодня, через пять лет после гибели Люциана Шенвальда, в освобожденной Польше уже заложены основы для построения социалистического общества, о котором мечтал и за которое боролся молодой поэт.
Среди стихов этого сборника читатель найдет образ той благородной силы, которая помогла польскому народу выйти на широкую дорогу социалистического строительства. Этому образу — СССР и его героической армии — поэт-воин посвятил много проникновенных строк, называя нашу страну «страной друзей».
Стихи Люциана Шенвальда несомненно найдут горячий отклик у советского читателя, который по достоинству оценит страстную любовь поэта к своей родине и народу, непоколебимую веру в победу прогрессивных сил мира и ненависть к врагам человечества.
В. Арцимович
I
В ПОИСКАХ ПУТИ
Пожелания
I
Если б я был облаком летучим,
дуновеньем реял бы по тучам,
если бы по небу голубому
я понесся далеко от дома,
не туда б летел я, где, качая
парусные корабли и чаек,
плел бы из меня прохладный ветер
ярких роз гирлянды на рассвете;
полетел бы я туда, где жгуче
греет солнце грозовые тучи,
в них накапливая, как червонцы,
быстрых молний маленькие солнца;
не резвился бы я в небе синем,
не носился с ветром по вершинам,
под сияньем месяца не стлался,
отражением своим в озерах
зачарованно не любовался,
плавая в просторах…
В тучу бы сгустился я туманом,
зазмеился огненным изломом,
загремел бы грозно гулким громом,
словно трубами, пред ураганом;
долетел бы до того уступа,
где слетелись коршуны у трупа,
где встает скалистыми горами
Слышишь, как над пропастью на кручи
двигаются грозовые тучи?
Это молний батареи!
Там, ударив градом по граниту,
я гремел бы, молниями рея,
путь загородив врагам к Мадриду!
II
Если бы я был потоком чистым,
пенящимся, быстрым, серебристым, —
не скакал бы я средь скользких скал
и сияньем весь до дна не трепетал,
по лугам цветущим не скользил,
не накапливал зеленый ил,
но потоком мчался бы широким
чрез ущелья скал крутых, где грозы
мечут в дыме молнии-перуны,
и собрал бы я со вздохом слезы
всех сирот и вдов Ируна…
А потом очами голубыми
поглядел на горы в синем дыме:
«Гей, что там гнездится над долиной,
то пикет иль выводок орлиный?
А внизу ползет — что? — жук рогатый
или танк, закованный весь в латы?»
Приподняться б мне волнами выше:
Это бой!
Там в грозовом затишье
видны атакующих прорывы,
блеск стволов винтовок и разрывы;
видны проволокою колючей
оплетенные над бездной кручи,
и в лесу завалы, баррикады,
бьют по отступающим снаряды,
на кустах — рубах, обмоток клочья;
точно птица, самолет кружится —
то сраженье армии народной!
Если б им рекою мог помочь я,
раны им омыть волной холодной!
Кровь богатырей в струях потока
долго ль мне нести в долине тесной
Я сорвал бы с берега осоку,
флейту сделал бы для новой песни!
Волны я поднял бы выше башен,
пепелища смыл, разгневан, страшен,
и от крови мутен и багрян
вдаль потек под Сан-Себастиан;
над рекой он крепостью встает
с горсточкой бойцов для обороны.
Пусть несется мой водоворот,
гневом, яростью разгоряченный!
