В одну из меркнущих вспышек сознания Вадим понял, что заблудился. Это был конец. Он чуть ли не с облегчением отпустил педаль газа и тут его скрутил очередной судорожный приступ. "Челита" проползла по инерции еще метров пять вверх по склону и встала. Двигатель кашлянул и смолк. В лобовое стекло тупо и равнодушно смотрела Большая Медведица. На него, Вадима, ей было глубоко плевать.
Цепляясь за ускользающие остатки мысли, повернул голову и едва ворочая распухшим, жестким, как наждак, языком, выдавил:
- С-сиди здесь, сл-лышишь? Ник-куда не уходи с этого места. Ни-ку-да, поняла?
"Завтра ее найдут. Обязательно найдут. Ее уже ищут. И меня тоже найдут... Нет, здесь нельзя. Она же еще не видела мертвых".
- Тебе больно, да?
Совсем близко Вадим увидел круглые, ставшие вдруг удивительно серьезными, глаза Теи, через силу улыбнувшись, выключил зажигание и вывалился в распахнувшуюся дверцу на песок. Встал, покачиваясь, на четвереньки, но левая нога внезапно предательски дернулась и ударила его коленом в подбородок. Тело ему больше не принадлежало. Вадим свалился на бок и покатился вниз по склону.
"Уже агония? - он старался поймать мечущийся хвостик сознания. - Нет, я же еще живой. Живой".
У заднего колеса он задержался. Звезды стремительно вращались и падали, расходясь широкими кругами. Потом Вадим понял, что нет, это он летит к ним.
- Вадим, тебе очень больно, да?
Над ним сидела Карина. "Каринка, это ты? Как ты здесь оказалась? - Краешком воспаленного мозга Вадим понимал, что бредит. - Спасибо, что пришла. Спасибо..."
Потом увидел, что это Тея. Хотел крикнуть, чтобы она уходила, но из горла вырвался лишь булькающий хрип.
- Потерпи чуточку. Сейчас я тебя полечу, я уже немножко умею, - над его лицом склонились огромные, черные в серебристом лунном свете, глаза, и Вадиму опять показалось, что это Каринка.
В следующее мгновение он почувствовал, что отрывается от земли и падает, падает в эти глаза, внезапно надвинувшиеся и ставшие похожими на бездонные колодцы. Пальцы левой руки инстинктивно вцепились в кустик полыни, судорожно вырвали его и разжались. "Теперь мы будем вместе, да, Каринка? Навсегда вместе. Я же люблю тебя, слышишь!? Люблю, люблю, люблю!..", - беззвучно кричал Вадим, проваливаясь все глубже, и смертельно боясь, что сейчас вот все кончится, и он не успеет сказать самого главного, самого важного.
Потом чернота перед глазами расцветилась бешено вращавшимися концентрическими полосами, прилетавшими откуда-то из бесконечности. Они свивались в спираль, распадались тысячами радужных брызг и снова скручивались в феерическом сумасшедшем танце. Возникали, плавно и причудливо изгибались, вспухая, матовые ослепительно белые стены, плотные, как слоновая кость, шары и тут же съеживались, опадали. Откуда-то издалека наплывал густой, тягучий как сироп, медный гул. Он ритмично пульсировал, становясь похожим на удары гигантского гонга.
Медленно всплывали, застывая на секунду, прозрачные столбы и колонны зеленовато-голубого пламени, потом в них что-то происходило, возникало беспорядочное внутреннее движение, они вспучивались, теряли стройность, стабилизацию и растекались бесформенными, похожими на желе, глыбами.
Бесконечное пространство заполнял мягкий жемчужно-розовый свет. Время утратило реальность и стало иррациональной, полуабстрактной категорией. Свет густел, приобретал странно знакомый зеленоватый, с мерцающими коричневыми блестками, оттенок. "Где-то я это уже видел, - силился вспомнить Вадим, - где я это видел?.. А, это же Каринкины глаза... Я упал в ее глаза, и теперь буду здесь жить".
Стало хорошо и спокойно. Пространство пульсировало в такт ударам гонга, сжимаясь и вытягиваясь, густело, приобретало осязаемость и вдруг он увидел себя как бы извне внутри одной из тех колонн. Движение все замедлялось. "Сейчас она рухнет", - безразлично проплыла и погасла мысль, но откуда-то изнутри поднимался и нарастал протест. Нельзя, нет... Нельзя, чтобы она рухнула. Тогда все. Он напрягся, стараясь удержать шаткое равновесие.
Плотная, но податливая среда обволакивала его со всех сторон. Всплыть. Надо всплыть. Вадим неподвижно висел в толще зеленоватой, пронизанной солнечными лучами воды и не мог сориентироваться, понять, в какой стороне верх. Легкие распираю удушье. Набатом била в уши тяжелая, как ртуть, кровь. Немедленно всплыть!.. В глазах поплыли багрово-черные пятна, когда он вдруг вспомнил, что это же Каринкины глаза и сообразил, что этой водой можно дышать.
Удары гонга звучали все громче. Они чередовались с точностью метронома и все, что происходило с ним, непонятным образом подчинялось этому ритму. Он прислушался. Гонг превратился в металлический, без всяких интонаций, голос. Короткие односложные слова падали весомо и мерно, с правильными интервалами.
"Что он говорит?" - силился понять Вадим. Почему-то это было необычайно важно - понять, что он говорит. И вдруг уловил:
- Четыре... Пять...
Да это же счет! Нокаут?.. Нет, врешь! Встать. Надо встать.
Тело не слушалось. Совсем рядом Вадим увидел черное, резко очерченное пятно. Ботинок. Ботинок судьи. Он на полу.
- Шесть... - Бесстрастный неумолимый голос.
- Вставай!
Это Толик. Толик Гаврилин. Почему он не в раздевалке? Он же в "тяже", сейчас ему на ринг!
- ... Семь...
- Вставай!!.
- Восемь...
Встать! "Девять", это "аут", а значит все - дороги назад не будет. Встать!!!
Вадим рывком поднялся на ноги, покачнулся и рухнул на песок. Он лежал на спине, там же, у заднего колеса "Челиты", и чувствовал, как уходит из тела тупая ноющая боль. В руках и ногах бегали холодные мурашки, будто их кололи тысячами иголочек, часто и неожиданно дергалось веко, саднило разбитое плечо, но голова была удивительно свежей и ясной. Сохранялось лишь тонкое ощущение нереальности происходящего.
Он лежал, со свистом втягивая неправдоподобно вкусный, напоенный степными запахами, воздух и не мог надышаться.
Прямо в лицо заглядывали крупные, неяркие в лунном свете, звезды. Вега. Денеб. В ночи стрекотали озабоченные своими делами цикадки.
Повернул голову. Рядом кто-то был. "Самое время спросить, где я?" - подумал Вадим и медленно сел. Потом вспомнил - Тея.
"Что произошло? Почему я не умер? Или, все-таки, умер и это уже... Да ну, чушь! Никакого загробного мира нет".
- Теперь ты сам, - Тея стояла перед ним на коленках.
Вадим еле узнал ее разом постаревшее личико с потускневшими, совсем не детскими, глазами и вдруг понял, что она страшно, неимоверно устала. Тея сморщила носик и всхлипнула:
- Я не могу больше. Я еще плохо умею. Ты сам.
Ей было холодно. Да и то сказать - еще не лето, климат здесь резко континентальный, и ночью в степи бывает довольно прохладно. Прикинул - градусов семнадцать, не больше. Встал, взял девочку на руки и прижал к груди, стараясь хоть немножко согреть. Отнес в кабину. Тея крупно дрожала. Да что там, дрожала - ее просто трясло. Его самого тоже все еще бил озноб.
Включил зажигание, нажал на стартер... Тот чуть слышно хрипнул и сдох. Все правильно - вываливаясь из кабины, он не выключил фары, и без того слабенький аккумулятор разрядился окончательно. Ладно, не проблема - нашарил на полу кабины "кривой стартер", вылез. Превозмогая боль в разбитом плече, крутанул. Двигатель провернулся на пол-оборота и чихнул, однако от усилия закружилась голова, и чтобы не упасть, пришлось сесть на песок. Он все еще был очень слаб. С минуту отдохнув, попробовал еще раз - с тем же успехом.
