- Убей, Вад, не понимаю, чего они добиваются, эти америкосы!? Ведь, если мировая заваруха начнется, всем хана? Всей планете, и им тоже. При сегодняшней технике, по тылам, как прежде, не отси­дишься. Никакое убежище не спасет... Эй! Ты меня слышишь? Дома есть кто? Вадим, с тобой все в порядке?

- Что?..

- Спишь, что ли? Я про гонку вооружений. Ядерного оружия уже столько накоплено, всю жизнь на Земле раз двадцать уничтожить можно, куда еще? Смысл какой? Если б эти финансы на космос направить, давно бы уже на Марсе были.

- Деньги, Леша. Миром правит не разум, а деньги. Американцы не дураки, прекрасно они понимают, что всерьез воевать с нами, это самоубийство. Что мы никогда первыми не нападем, тоже. А вот чтобы бабло из обывателя выбивать, нужна атмосфера страха, постоянное состояние напряженности. О том, что в этой атмосфере у какого-то идиота могут нервы не выдержать, никто не думает - авось пронесет! Примитивная торгашеская психология - хапнуть побольше, а там хоть потоп! А Марс... Ну вот скажи, какая с него может быть прибыль? Самое страшное на нашей планете, это не оружие, а власть торгашей.

Лидка поймала какую-то станцию: "В Вологде-где-где-где, в Вологде-где, в доме, где резной палисад..."

Или это, все-таки, был бред? Да нет, тюльпан - вот же он, у Лидки в волосах. Ну и что? Может, это она сама нашла, а бред продолжается и ему только кажется, что это он подарил? Вадим слышал где-то, что бывает ложная память. Рядом с лагерем тоже артезиан, и озерцо, и трава... Тюльпанов, правда, он там не замечал, только маки. Нет, это же раздвоение личности! Не спятил же он, в самом-то деле? На автомате спросил:

- Лида, скажи... Откуда у тебя тюльпан?

- Какой тюльпан?.. Вадим, ты что? Сам же дал, забыл что ли?! Слушай, ты вообще какой-то странный сегодня - сидишь, молчишь... Не заболел?

- Нет, Лидок, это я так... Задумался просто. Извини.

Лешка взглянул на него с сомнением, сказал вполголоса:

- Вад, не обижайся, но с тобой и вправду что-то не так. Ты когда с лесенки спикировал, головой о ступеньку не приложился? Сотрясение оно, знаешь, штука такая... А если кровоизлияние? Может, в лагерь? Давай, Колушпай отвезет на автобусе, там Ирина Андреевна посмотрит и решит, что делать. Я тут один управлюсь.

- Не стоит, Леша, все в порядке. Если б головой треснулся, уж шишка точно бы осталась. Просто после этого приключения уже не заснул, рука болела.

- Так ложись вон на диванчике, поспи часок-другой. Понадобишься, разбужу.

- Да ладно, пойду пройдусь лучше.

Вадим спустился по успевшей нагреться лесенке на хрусткий песок. В лицо пахнул горячий степной ветер. Вечный Ветер. Рядом со станцией заметил тонкую девичью фигурку.

- Ты чего на жаре, Карин? Заходи в станцию, еще полчаса отдыхать, не меньше.

Тут он увидел, что она не одна. У Каринкиных ног, сливаясь коричневато-рыжей шерсткой с песком, лежал двухнедельный сайгачонок. Он тревожно покосился на Вадима большим черным глазом и плотнее прижался к Каринкиной ноге. Та присела и почесала его за ухом.

- Это что еще за детский сад? Где ты его нашла?

- Там, на восьмой группе. Наверное, это он два прибора повалил. Я вчера хорошо поставила. Похоже, от своих отбился.

Вадим вспомнил убитую сайгачиху.

- И не убежал?

- Нет, - она взглянула на него снизу вверх и улыбнулась, - я сказала, что я его мама. Позвала, он пошел. Вот чем его кормить только... Он же, наверное, голодный.

- Не знаю. У меня там еще с полбанки сгущенки осталось, может, будет? Если водой развести, - он помолчал, что-то соображая.

- Так ему ж соску надо. Ну, иди в станцию, в тенек. Отдохни. И этого друга забирай. У Резо должны быть резиновые перчатки, если на конце пальца дырочку прорезать, что-то вроде соски получится. А вечером в лагере на кухню зайдем, Татьяна Матвеевна что-нибудь придумает.

Карина выпрямилась и серьезно на него посмотрела:

- Вадим, а ты как думаешь, будет война?

Вадим заглянул сверху в ее зеленые с коричневыми крапинками глаза, и вдруг понял, что Каринке можно рассказать все-все и она поверит. Поверит, потому что так смотреть может только человек, который обязательно поверит всему что он, Вадим, скажет. От этого открытия почему-то сделалось сухо во рту.

- Не будет, - сказал он наконец, с трудом разлепив ставшие вдруг непослушными губы.

Борясь с неожиданным волнением, отвел глаза, посмотрел на тускло-белесое небо, в котором плавился медный пятак Солнца. Обвел взглядом затянутый пылью горизонт и увидел плывущее в знойном мареве ярко-зеленое пятнышко артезиана. Секунду смотрел на него, а потом решительно положил на хрупкие девичьи плечи свои широкие жесткие ладони и с неожиданной твердостью повторил:

- Не будет, Каринка. Ты мне веришь? Не будет!

- Верю.

Карина коротко вздохнула, будто решилась на что-то чрезвы­чайно важное, и, зажмурившись, прижалась щекой к его груди.

Вадим целовал ее глаза, губы, волосы, ласкал подрагивавшие под его ладонями острые лопатки и чувствовал, как его захлестывает волна всепоглощающей нежности, счастья, благодарности, исходившая от этой хрупкой девочки, которую он всего два месяца назад еще не знал, и которая немыслимым, невероятным образом оказалась с ним в одном времени, на одной планете, и поступила в правильный техникум, и на практику попала именно в их, а не в любую другую из двенадцати партий треста, в его, Вадима, отряд.

Он не обратил внимания на насмешливое "бип-бип" проехавшей мимо водовозки, когда Карина подняла на него сияющие, мокрые от слез, глаза:

- Я сегодня с тобой останусь, да Вадим? Можно? Дежурить.

- Завтра, Каринка. Завтра, воробышек ты мой, - он поймал на ветру ее волосы и зарылся в них носом, - сегодня Лешкина очередь.

Волосы у нее пахли полынью.

- Значит, завтра. А почему "воробышек"? Меня только мама так называла, когда я еще совсем маленькая была...

Каринка чуть отодвинулась. Сумасшедшая догадка смешала вдруг в сознании пространство и время, реальное и совершенно невозможное, потом внезапно все встало на свои места, и когда Вадим вновь увидел ее глаза, то уже знал, что она сейчас скажет:

- Вадим... Ты меня узнал, да?

28