Легкий шорох где-то сзади заставил его повернуть голову.

Он долго смотрел на солнце, и поэтому первые две-три секунды в глазах плавали лишь зеленовато-багровые пятна, а потом...

Потом Вадим увидел нечто такое, от чего зажмурился и ошалело помотал головой. В двух метрах от него, возле "Челиты", у переднего ее ската, сидела на корточках маленькая, совершенно голая девочка и с интересом разглядывала стертый протектор. Вадим открыл глаза, но видение не исчезло.

Девочка повернула к нему немного растрепанную головку. На Вадима с любопытством смотрели огромные, как у большинства детей, ярко-зеленые глаза.

- Здравствуй. А что ты здесь делаешь?

Голос у нее был какой-то необычный. Почему необычный, Вадим, пожалуй, объяснить бы не смог. Да нет, голос-то нормальный, но вот интона­ция, произношение некоторых звуков...

Машинально ответил:

- Что делаю? Купался вот... Радиатор залил.

Девочка склонила голову на плечо и внимательно слушала. Было ей на вид лет пять. Может, шесть. Вадим заметил прислоненный к кабине боль­шой оранжевый обруч, похожий на хула-хуп, и это почему-то привело его в чувство. Он резко повернулся и сел на песок.

- Я-то купался, а вот что ТЫ здесь делаешь!?

- Гуляю. Еще цветы собирала. Вот, - на подножке лежал букет из десятка крупных, бордово-черных в вечернем свете, тюльпанов.

- И давно ты здесь... гуляешь?

- Давно. Солнышко еще вон там было, - она показала пальчиком.

Вадим прикинул - часа полтора-два.

- Только я на том берегу была. Я видела, как ты купался.

Вадим вспомнил, как он купался, и поежился. Говорила она явно с каким-то акцентом, хотя и свободно. В голове мелькнула шальная мысль:

- Слушай, ты русская? Как ты сюда попала?

- Это как, "русская"? Я Тея. А попала просто, - девочка удивленно пожала круглым плечиком и зачем-то кивнула на хула-хуп, - я же сказала, что гуляю.

- Та-ак, - озадаченно протянул Вадим, - значит, гуляешь... А почему на тебе ничего нет? Ну, из одежды.

- Так ведь тепло, - она улыбнулась, - а я тут со змейкой подружилась! Тебя как зовут?

- Вадим. С какой еще змейкой?

- Я тебе сейчас покажу. Хочешь посмотреть?

Она наклонилась, как-то странно не то тихонько свистнула, не то зашипела, и протянула руку. Вадим глянул и почувствовал, что на голове у него шевельнулись волосы. У колеса, свернувшись в тугой клубок, лежала гюрза. Он не заметил ее сразу потому, что лежала она совершенно неподвижно, слившись серо-стальными кольцами с пыльной резиной колеса. И еще потому, что внимание было всецело поглощено другим. Это был явно не уж. И даже не обычная песчаная гадючка, которые здесь, хоть и не часто, но встречались, а самая настоящая гюрза. Он видел таких, когда пару лет назад отработал один сезон на Устюрте, и сей­час понял это сразу.

Из клубка высунулась и поплыла навстречу протянутой руке тяжелая, как молоток, плоско-треугольная голова.

Оценивать ситуацию времени не было. Оно вдруг невероятно сжалось, и в следующие несколько мгновений тело срабатывало быст­рее, чем мозги.

Не вставая, Вадим прыгнул вперед. На лету резко рубанул сверху вниз ребром ладони и встретив упругое сопротивление понял, что не промахнулся. Чудом отклонил голову от выступающей ступицы колеса - реакция у него всегда была хорошей - и всем своим без малого центнером врезал­ся в нее плечом. Тут же вытянутую правую руку пронзила жгучая, сводящая судорогой, боль. Он вскочил на ноги, поймал за хвост метнувшуюся под колесо змею и дернул. Коротко размахнувшись, хрястнул ее головой о бампер и отбросил извивавшееся тело в сторону.

За спиной послышался сдавленный вскрик:

- Зачем ты ее!? Она тебя не трогала! Ты первый напал!

- Молчи уж, - руку охватывало жаром и тяжестью, будто в жилах был расплавленный свинец, а не кровь. Место укуса быстро опухало.

Он знал, что после укуса гюрзы, да еще в это время года, выживают редко, в исключительных случаях.

Вадим отшвырнул обруч, рывком раскрыл немеющими пальцами дверцу кабины, вытащил из "бардачка" спички, лихорадочно чиркнул и прижал пяток вспыхнувших головок к двум маленьким черным ранкам на предплечье, чуть ниже локтя, хотя и понимал, что это бесполезно. Прижигание могло помочь только при укусе каракурта, тарантула или фаланги. Боль в руке была такой сильной, что он даже не почувствовал ожога, хотя в воздухе запахло паленой кожей.

Подхватил девочку и одним движением подсадил ее в кабину.

- Садись, поехали. Тея, говоришь, тебя зовут?

- Тея. А куда мы поедем?

- Куда, куда... На Кудыкину гору.

Он захлопнул дверцу и обежал вокруг машины к водительскому месту. "Челита", будто сознавая критичность ситуации, завелась сразу, с пол-оборота. Вадим рывком тронул с места.

- Подожди! Мой хроник остался. И цветы. Ну ладно, он сам, - непонятно сказала Тея и замолчала, видимо почувствовав, что про­исходит что-то серьезное.

Вадиму было не до нее. В руке билась пронзительная, сводящая с ума, боль. Лоб покрылся испариной, начинался озноб. Рука отекла, пошла лиловыми, с белесыми прожилками, пятнами и стала снаружи, да и внутри тоже, похожей на только что вынутую из котла ливер­ную колбасу. Тело волнами сотрясала крупная судорожная дрожь, и приходилось напрягать все силы, чтобы удержать непослушными пальцами прыгающий в руках руль.

На стоянке он открыл дверцу и, не глуша двигатель, вылез из машины.

- С-сиди здесь. Й-я сейчас пр-приду, - мышцы лица сводила судорога и он заикался.

Взобрался по запрокидывающейся лесенке в станцию, включил показавшийся удивительно тусклым свет. Трясущимися руками вывалил на диван содержимое аптечки. Противозмеиной сыворотки, конечно же, не было. Йод, анальгин, фталазол, валидол... Бинты, жгут, какие-то склянки... Кинул в рот пару таблеток анальгина, разжевал и запил теплой водой из бачка. Не ахти что, но все же.

Солнце село. "До лагеря не дотянуть, - тоскливо подумал Вадим, глядя в распахнутую дверь станции на узкую, желтовато-оранжевую с зеленой каемкой, полоску заката, - двадцать километров по бурунам, ночью..."

Вдруг остро, до рези в глазах, до зубовного скрежета, захотелось жить. Жить, жить. Все равно где, как - только бы жить. К горлу подступил горячий комок. Он судорожно глотнул, но тут же взял себя в руки.

"Ну вот, начинается. Страх смерти. Симптомы, как в инструкции". Вадим увидел в засиженном мухами зеркальце чужое, одутловатое, синюшного оттенка лицо с узкими щелочками глаз. Скривившиеся в усмешке рот.

"Да что за хрень, - пронеслось в голове, - чтобы я, молодой, здоровый парень, вот так взял и сдох в этой степи!? Ну уж нет, дудки".

Он спустился вниз. Нетвердо, держась за лесенку, встал на трясущихся ногах. Горизонт стремительно запрокидывался вверх, потом тяжело куда-то проваливался. Заплетающимися ногами побрел к "Челите".

Над бурунами поднималась огромная, оранжевая, как будто нарисованная сумасшедшим импрессионистом, Луна. Сознание уплывало, срывалось в штопор, раздваивалось. "Что это я - пьян, что ли?.. - тягуче проплыло в голове, - где ж это я так нарезался?" Потом вспомнил - змея. Да, меня укусила змея. Надо в лагерь. Быстрее в лагерь. Не упасть. Только не упасть.

Дверца была открыта. В темноте кабины он увидел испуганные детские глаза и попытался улыбнуться. Кажется, получилось. Вадим включил фары, и густые сумерки рассек желтый конус света. За его границами стало еще темнее. Закусив от боли губу, двинул рычаг скорости.

Он не помнил, сколько он ехал. Иногда казалось, что всю жизнь. Дорога то стремительными скачками неслась навстречу, то вдруг почти застывала, как стоп-кадр в кино. Правая рука тяжелой, отзывающейся на каждое движение болью, колодой висела вдоль тела. Он ехал все время на второй скорости, потому что переключиться не мог. Сердце то прыгало вверх и бешено колотилось в гортани, мешая дышать, то гулко ухало куда-то и замирало, и тогда навстречу ему поднимался леденящий, животный страх. Подступала тошнота.