- Сигаретку, так "Лидок", да? На, держи, - Лешка цепко поймал белый стерженек, - опять до вечера пачку не дотянул? Ведь договаривались? И так худой, как щепка. До пенсии не дотянешь, сдохнешь.

Лида работала в партии сезонницей третий год, из них последние два в статусе Лешкиной "полевой жены", что ни для кого секретом не было, и могла позволить себе в разговоре с непосредственным начальством некоторые вольности. Оформить отношения не мечтала - дома у Лешки оставались законная и двое ребятишек, таких же курчавых, черноволосых и голубоглазых. Просто любила, непонятно за что, и все.

- Нет, Лидочка. Сдохну я, если брошу. Никотин в моей организме давно уже жизненно необходимый ингредиент.

Вадим снял с бобины исчерченную резкими зигзагами ленту, подошел к Лешке и сел рядом. Тот подвинулся.

- У тебя в этом году диплом, Вад? Так тебя, может, моим начальником поставят, а студент? Должность, вообще-то, инженерская.

У Лешки за спиной был только техникум.

- Через год. На заочном шесть лет, не пять. Не волнуйся, Леша, кусок хлеба не отниму. Я вообще хочу куда-нибудь на восток двинуть. И посеверней. Попробую на Камчатку, в институт вулканологии.

- За туманом? Или за рублем?

- Причем тут рубли? Территориальный и здесь неплохой - один и шесть или один и восемь, разница невелика. Приятель у меня там армейский, на Новый Год подарок прислал - альбом Гиппенрейтера "Вулканы Камчатки", помнишь, я тебе показывал? Ну и, считай, сагитировал.

- К вам можно, мальчики? - Вадим встал, подал руку, и в стан­цию вскарабкалась Каринка. Ладошка у нее была узкая и упругая, как ивовая веточка.

- Уже расставила свои группы?! Ну, ты даешь! Надо бы время засечь, может получиться рекорд по тресту.

- А чего их ставить? Сначала трудновато было. С непривычки.

За спиной со щелчком включилась в запись синхронизация, и Вадим вернулся к пульту.

- Сегодня ты дежуришь, Вадим? У нас с обеда полбанки паш­тета остаюсь, ты возьми на ужин, хорошо? А то испортится. И огурец.

- Едоки. Вчетвером банку паштета не осилили. Поставь на стол, я заберу.

Он заметил, что все еще держит в руках ленту и положил ее в ящик. Несколькими точными движениями выключил аппаратуру.

- Кончил, Вад? - повернулся Лешка. Потянул последний раз микро­скопический окурок, обжег губы и выбросил.

- Да, это последняя была. Нормально, сбоев нет. Можете топать.

- Ну, мы поехали, - Лешка встал, натянул финки, взял с дивана рубашку и соскочил на песок.

- Пока. Береги патроны.

- Пока. Посмотри на базе, сколько Вовка прошел.

- Да уж не забуду, не беспокойся.

Карина в дверях обернулась:

- До завтра, Вадим. Спокойной ночи.

- До свиданья, Каринка. Тебе тоже.

- И... - нерешительно помолчала.

- "И" - что?

- Да нет, ничего. Все будет хорошо, - и спрыгнула с лесенки.

Вадим пожал плечами и сунул в рот барбариску. Постоял, посмотрел вслед отъезжающему автобусу, за которым тянулся плотный шлейф пыли. Отряд уехал на базу, в ла­герь. Вся техника, кроме взрыв-пункта, оставалась на профиле - не гонять же целый караван каждый день за десять-двадцать, а то и все тридцать километров по бездорожью - и они с Лешкой через день, по очереди, оставались за сторожей. Хотя, от кого тут сторожить? От сусликов, разве что. Для порядка, однако, положено.

Оставшись один, Вадим первым делом решил съездить вымыться к замеченному еще в обед артезианчику. Теперь он был на полтора километра ближе, но оставался несколько в стороне от профиля. Завтра они пройдут мимо, можно будет и всем искупаться.

Не без труда завел "Челиту". Подумал, что мог бы поехать на любой другой машине, хотя бы на "смотке" ГАЗ-66 - новеньком, полученном в этом году красавце, но тут же решил, что это будет смахивать на измену. За эти два месяца Вадим успел вложить в "Челиту" частичку себя и она как-то незаметно перестала быть для него просто средством передвижения, а приобрела индивидуальность, отличавшую ее от остальной техники отряда - надежных, как "Госстрах", бездушных жестяных коробок со знаком качества.

Руки удобно и привычно легли на отполированный десятками ладоней руль. Вадим любил эти мгновения, когда оживают стрелки на приборной доске, гудит разбуженный двигатель, мелко подрагива­ет пол кабины. Налаживается тот особый, знакомый шоферам и лет­чикам контакт, чувство единения с машиной, переставшей быть просто куском железа. Становятся неожиданно близкими далекие минуту назад предметы, и остается лишь чуть прижать педаль газа и отпус­тить сцепление, чтобы плавно двинулась и побежала под колеса дорога. Или степь.

Прав у Вадима не было, хотя машину он водил лет, наверное, с двенадцати, когда на школьных каникулах ездил в поле с отцом или с мамой - тоже геофизиками. "Зимой, на камералке, надо будет сдать, - подумал он, отпуская ручной тормоз, - хотя бы для того, чтобы получать тридцать процентов за совмещение".

Артезиан оказался гораздо дальше, чем виделось со стоянки. По прямой было километра два, но пришлось попетлять между бурунами, отыскивая удобоваримую дорогу. Артезианы появились в этой выжженной и высушенной ветрами и солнцем степи недавно, лет семь-восемь назад, когда гидрогеологи нашли здесь подземные озера напорных пресных вод. Бурили их, в основном, для водопоя овечьих отар.

Из земли торчала бетонная тумба, в которую была вмурована успевшая заржаветь железная труба. Из трубы в длинное деревянное корыто лилась вода. "Где-то литр в секунду", - прикинул Вадим, вылезая из машины.

Машинально оглянувшись, снял плавки и с наслаждением залез под прозрачную, сверкавшую оранжевыми брызгами в заходящем солнце, и оттого казавшуюся потоком кипящего металла, но на самом деле обжигавшую холодом глубин, струю. В первую секунду перехватило дыхание. Казалось, что горячая, вобравшая в себя жар дневного светила кожа зашипит. Это было хорошо. Вадим стоял "буквой ЗЮ" под трубой, ловил ладонями воду и чувствовал как вместе с потом, грязью, пылью уходит усталость, тело наливается свежестью, силой, кожа становится упругой и эластичной. Да, это было хорошо. Потом крупно, смакуя каждый глоток, напился, и это тоже было хорошо.

Это было рукотворное чудо - такой оазис посреди выгоревшей степи. Небольшое, поросшее по берегам камышом, озерцо, двадцатиметровый коврик сочной ярко-зеленой травы вокруг, пунцовые пятна крупных маков, тюльпанов, еще каких-то незнакомых желтеньких и лиловых цветочков.

К вечеру стало попрохладней. Ветер стих и лишь чуть шевелил верхушки камышей. Насухо вытершись относительно чистым полотен­цем, Вадим натянул джинсы, выгоревшую на солнце ковбойку. Быстро сделал десяток наклонов, касаясь локтями травы. Потянулся, ощущая как возвращается известное каждому спортсмену, а теперь полузабытое "чувство тела". То чувство, которое возникает после хорошей тренировки и душевой, когда отзывается готовностью каждая мышца, каждая клеточка гибкого, послушного тела, и кажется, что не летишь только потому, что это так здорово - стоять на земле и ощущать босыми ногами эту траву, такую шелковистую, хранящую теп­ло дня, и вместе с тем свежую.

Снял с фаркопа помятое цинковое ведро, долил радиатор. Сигаретку бы сейчас, мелькнула в голове крамольная мысль, но он тут же отогнал ее и полез в карман за очередной барбариской.

Вадим лежал на теплом склоне небольшого барханчика и прошед­ший день медленной каруселью прокручивался у него в голове. Низкое вечернее солнце висело над горизонтом и его багряный, приплюс­нутый снизу диск расчерчивался камышом на вертикальные дольки. Недвижное озерцо казалось надраенным до блеска медным листом. Он любил смотреть на заходящее солнце и надеялся поймать когда-нибудь "зеленый луч". Здесь для этого подходящие условия: нагре­тый за день над песками воздух и открытая водная поверхность. Озерцо, конечно, символическое, но какая-то рефракция все равно должна быть.