— Ну, вот и первый утопший.
Впереди стоял трактор С-100, а перед ним на льду горел костер, точнее, масло на листе железа. Когда поравнялись с трактором, Николай сбавил скорость, чтобы можно было как следует разглядеть происходящее. А было видно, что во льду есть прямоугольная полынья, в которой плескалась вода, а из нее выглядывает кабина провалившегося ЗИЛа. Над верхним краем полыньи возвышалась бревенчатая тренога, точно такая, как наши копры над неглубокими скважинами. Вокруг расхаживали несколько человек, при нашем проезде отбежавших в стороны, так как из полыньи выкатилась волна, захлестнув прилегающую утоптанную площадку.
— Как же они вытаскивают машину на лед?
— Обыкновенно. Зацепят тросом за бампер, и через блок на вершине треноги тянут трактором. Передок поднимается, его ставят на лед или щит из досок и выволакивают машину. Чтобы зацепить, иногда шоферу приходится искупаться, если не хочет с водолазами связываться, или они где-нибудь еще заняты. Обычное дело.
— Да уж. А тебе приходилось?
— Случалось раза два. А в этом году пока Бог миловал. Но тут это ерунда. Глубина самое большее метра два с половиной, ездим-то вдоль берегов. А вот на Енисее, где восемь-десять метров, если провалился, пиши — пропало. Вот там и тонут люди: течение сильное, если и вылезешь, то под лед затянет, уже не выберешься. Хотя и там, бывает, спасаются. А здесь редко машина с кабиной уйдет в воду — почти всегда есть шанс. Но приятного мало. Спасатели, когда на такой случай едут, у них обязательно бутылка спирту для сугреву «утопленника» имеется. Ну, и канистра солярки для костра. Еще вопросы будут?
— Спасибо, все объяснил.
— Пожалуйста. Посмотри-ка на термометр. Когда выезжали, сколь было? Как я помню, за 35. А сейчас?
Я присунулся носом к ветровому стеклу и в отсветах от снега разглядел на дрожащем на ходу теромометре, что красная нить спирта поднялась до двадцати трех градусов. Николай сказал:
— И всегда тут так: как за Брянку заехал, вроде в другой климат попал.
Мы проехали мимо еще двух майн с торчащими кабинами и возвышающимися над ними треногами. Только трактор был лишь у одной из них. И трактор поменьше — ДТ-75. Скорее всего и утопленная машина была легкая, вероятно «газон», как определил мой всеведущий водитель. Слева промелькнули огоньки подсобного свиноводческого хозяйства. В этом поселке я часто бывал, когда работал на Питу в Орловской партии. Были у меня здесь и близкие друзья, в том числе необычный участковый милиции, абсолютно русопятый парень с фамилией Гинзбург, с которым мы разбирались в угоне принадлежащей нашей партии лодки с грузом продуктов.
В самом конце поселка мы заметили узкую тропку, ведущую к ледовой трассе, а на ней — человеческую фигуру. Кто-то бежал от поселка к дороге, сильно размахивая руками. Этот кто-то был уже недалеко от своей цели, так как попал в лучи фар, когда дорога сделала петлю в обход очередной майны, из которой был уже вытащен «утопленник». Пешеход успел точно к тому моменту, когда мы поравнялись с тропкой, и опять стал сильно жестикулировать. Николай остановил машину и опустил стекло с криком:
— Чего тебе?
В ответ послышался женский голос:
— Довезите до Сухого Пита, пожалуйста.
— Носит вас… Чего тебе дома не сидится, не видишь, что пурга начинается?
Он был прав: пошел снег, появился довольно сильный юго-западный ветер, который начал заметать дорогу. Женщина уже плачущим голосом прокричала:
— Ну, пожалуйста, возьмите. У меня мать на Сухом больная. Того и хочу доехать.
— Ладно, лезь в кабину.
Женщина мелькнула перед фарами, Я открыл дверцу и сдвинулся к Николаю. Женщина влезла, села и поерзала, окончательно устраиваясь для поездки. Она была одета по-мужски: лисья шапка-ушанка, черный нагольный полушубок, из-под которого были видны черные же суконные штаны, и настоящие (т. е. собачьи) черно-белые унты. Лица ее мы разглядеть во мраке кабины не могли, но голос был молодой, мелодичный, особенно, когда из него исчезли за ненадобностью просительные нотки. Допрос начал Николай:
— Как тебя зовут, молодка?
— Же-еня. — нараспев ответила она.
— Хорошее имя для девки. Я свою дочку тоже так назвал Ев-ге-ния.
— Как вы тут живете в совхозе? Кольбе жив, здоров? Сергей Парфенов? Участковый у вас Гинзбург?
— А вы бывали у нас, что всех знаете?
— Бывал пять лет назад. И тогда, правда, всех знал. Я был начальником партии, что стояла на зимовье Большой Пит в пятидесяти километрах ниже совхоза.
— Буду отвечать по порядку. Живем хорошо, а Кольбе, главный механик, помер два года тому — инфаркт, сказала медичка. Серега, двоюродный брат моего мужика, переехал на Брянку. Выучился на крановщика, в порту работает. Гинзбурга уже нет здесь. Перевели куда-то, он стал чемпионом края по какой-то борьбе, его и забрали. Прислали другого, теперь участковый у нас Володя Петров.
Мои вопросы исчерпались и опять вступил Николай:
— Слушай, у вас здесь есть какой-то больно лихой рыбак Рамазан, а мне надо к Новому году рыбки купить. Как думаешь, продаст он?
— А чего не продать? Он, конечно, сторожится, но кто хочет купить — купит.
В этот момент накатанная дорога вильнула к правому берегу, и в свете фар я увидел устье полузабытой мной речки Каитьбы. И решил обозначить свою осведомленность о предмете разговора:
— А вот как раз устье Каитьбы. Когда мы тут работали, Рамазан поставил здесь заездок, и вверх по речке не было ни одного хвоста. А когда-то речка славилась хариусами, ленками, попадались и таймешата. Так что беспардонный браконьер ваш Рамазан.
— А вы с вашими геологами всегда только разрешенными снастями ловите? — Это вступился за рыбака Николай. Чтобы сменить тему и не исповедоваться но поводу браконьерства, я заметил:
— Снежок-то вроде погуще пошел. Всегда, когда ночью едешь и попадешь в снегопад, кажется, будто снег идет из одной точки где-то там, впереди. Замечали это?
На вопрос неожиданно ответила Женя:
— Точно, так и ка-ажется, — пропела она.
— Э-э, а ты девка ангарская, как я слышу, — неожиданно заключил Николай. Его вывод и на мой взгляд был правилен. Я в те годы, когда бывал случай, развлекался тем, что по говору определял откуда происходит тот или иной собеседник. И редко ошибался. А тут у водителя грузовика такое же хобби.
— Пра-авда. Я с Рыбной. Слыхали, возле Мотыгина? Как вы узнали?
— Не только слыхали, но и бывали не раз. А ты старую ангарскую байку слыхала? «Продавшшица-а, титьки у тебе е-эсть? Е-эсть. Так дай онну, а то баба ушла, а дите реве-от, захлебыватся.» Что ему надо было?
— Соску-пустышку, — засмеялась Женя, — Правда, у нас так говорят.
Помолчали. А тем временем впереди на невысоком мысу появились тусклые огоньки поселка Сухой Пит. Электроэнергии здесь не было. В домах горели керосиновые лампы. Потому и огоньки в окнах пяти или шести жилых домиков были неяркими. Как я знал, в них жили семьи телефонистов, обслуживавших проводную линию Енисейск — Северо-Енисейск.
Увидев поселок, Николай решил поскорее добраться до него и покатил напрямую, благо снег здесь был неглубокий. Вдруг под нами раздался негромкий, но грозный треск. Лед проломился, и машина оказалась по ступицы в воде. Николай зло выматерился и тут же галантно извинился перед Женей. Все было понятно. Я хорошо знал это место. Мыс, на котором стоял поселок в воде переходил в галечную косу, над которой было очень быстрое течение. Лед оказался истонченным, подмытым и не выдержал тяжести машины. Николай быстро сориентировался и вывел ее на мыс, то есть в поселок. Там остановился и сказал:
— Все, красавица, приехала. Вылазь. А нам еще с вашими ментами калякать.
Женя, изрядно напуганная «водной процедурой», скоренько выпрыгнула на снег и побежала к крайнему дому, крикнув на прощанье:
— Спасибо! Дай вам бог удачи и счастливого Нового года! До свиданья!
Мы проехали по мысу и оказались на площадке, на которой дымил желтый новенький досчатый балок, а дорогу перегораживал такой же, как и на других КПП неошкуренный шлагбаум. Только на середине жерди вместо электролампочки светился фонарь «летучая мышь». Из балка к нам вышел один инспектор. Он подошел к машине, долго изучал при свете электрического фонарика бумаги Николая, а потом сказал:
