В рамках этой схемы Табацкий поручил Диме доставить в речной порт Енисейска груз снаряжения и самое ценное — радиостанцию ПАРКС-008. Все добро было погружено на машину ГАЗ-51 шофера Сашки Калинкина. Выехали они поздновато, около полудня. Но дорога до Енисейска была по тем местам и временам неплохой, а кое-где имела даже твердое покрытие (булыжник или асфальт). Но вечером, уже после конца рабочего дня, Табацкого и меня, посыльным вызвали к начальнику экспедиции Пельтеку, который сообщил, что на Енисее началось наводнение: ниже Енисейска поздно пошедший ангарский лед образовал мощный затор, и Енисей в городе, поднявшись на девять метров, начал затапливать улицы. Ехавший с Димой радист Володя Арбузов исхитрился развернуть свою радиостанцию и сообщил, что Дима зачем-то разгрузил машину на бугорке в пойме Енисея, не доезжая до села Абалакова, и теперь они сидят на островке, который скоро может быть затоплен. Он просит оказать им помощь и вытащить из моря, в которое на глазах превращается Енисей. Чем руководствовался Дима, мы понять не могли. Машину он отпустил. Сашка сейчас был на пути в экспедицию и, если он не зарулит к какой-нибудь знакомой, то приедет к полуночи.

Начальник экспедиции Е. И. Пельтек сказал нам, что единственный способ оказать ребятам Табацкого помощь — это направить к ним единственный в экспедиции стопятидесятисильный катер-ярославец «Геолог», который стоит сейчас у пристани села Юксеева, нашей обычной перевалочной базы. Соответствующее распоряжение капитану «Геолога» Железняку он уже отдал радиограммой. Остановка только за нами. На выраженное мной недоумение, а я, мол, здесь причем, он заметил, что знает, как мы в партии спорили о месте полевой базы и, не решив это дело, как следует, выгрузились просто на террасе Енисея у поселка Байкал. Наводнение может достать и их. Поэтому мне нужно идти на выручку вместе с Табацким. Но больше он нам ничем помочь не может, даже с доставкой в Юксеево, так как все машины в разгоне. Поэтому, мол, добирайтесь, как сумеете, но выйти вниз должны не позже двадцати одного часа.

Шансов быстро добраться до Юксеева у нас практически не было, поскольку рабочий день давно кончился, и попуток на дороге ждать не приходилось.

Уходя, я забежал на радиостанцию, узнал, что ее начальник каждый час связывается с Володей, сказал ему о решении Пельтека и попросил поддерживать в течение ночи связь с «Геологом», пока мы не доберемся до «отшельников» на их островке, и информировать нас о положении дел. Он обещал.

Когда мы с Исааком вышли на юксеевскую дорогу, она была совершенно пустынна. Мы решили провести пробную пробежку в этом марш-броске на двенадцать километров. Физические данные у обоих были почти одинаковы. Оба небольшого роста, только я и тогда был сухощав и костист, а Табацкий, напротив, полноват. Поэтому я поглядывал на него немного снисходительно. Сходство с армейским марш-броском усиливалось нашей одеждой: оба были облачены в энцефалитники и сапоги, да сумки на плечах и наганы на поясах. Словом, экипировка для стайерского забега не самая подходящая. После полукилометровой дистанции я оказался на добрую сотню метров впереди и тут же пожалел об этом.

Сзади раздался треск мотоциклетного мотора. Табацкий замахал руками, как ветряк, и мигом оказался за спиной у водителя. Поравнявшись со мной, он крикнул:

— Давай, жми-дави! — и скрылся в облаке пыли.

Мне оставалось надеяться на такое же везение. Поэтому, пройдя немного шагом, я перешел опять на рысь и так топал целый километр, благо, километровые столбы на дороге были расставлены аккуратно. Так и пошло — километр бегом, полкилометра шагом.

Скоро мой энцефалитник можно было выжимать, так он пропитался потом, а я все бежал и оглядывался, а нет ли спасительной машины или хоть завалящего мотоциклишки на дороге. Но судьба не была снисходительна ко мне. Пришлось одолевать всю дистанцию своими силами. Через полтора часа с момента старта я увидел село, дебаркадер у берега и прижавшийся к нему катер. У дебаркадера остановился, скинул окаянную энцефалитку и надетую под ней ковбойку и с наслаждением ополоснулся ледяной енисейской водой. Утерся сунутым женой в сумку полотенцем и поднялся на палубу «Геолога».

У рубки меня встретили Железняк и Табацкий. Последний спросил:

— Ну, как, подвез кто-нибудь? Или так, пешедралом?

— А ты не видишь? Не всем же так везет, как тебе. Могли бы и меня взять на бак.

— Да он еще начинающий мотоциклист. У него и прав еще нет, мальчишка.

Железняк, мой старый знакомый по другой экспедиции, где я был на практике, задал самый важный вопрос:

— Что будем делать, еще чего-нибудь ждать или отвалим?

— Ждать больше нечего. А как ночью, пройдем?

— Куда мы денемся. Пройдем, конечно, бакена уже поставили. Лишь бы в Казачинском пороге не придержали.

Мы хором ответили:

— Тогда вперед, за орденами.

Железняк зашел в рубку и подал короткий сигнал сиреной. Рубка моментально наполнилась людьми. Железняк сообщил им:

— Снимаемся на устье Ангары. Там началось наводнение и люди кукуют в пойме, надо выручать. Механик, как машина, готова?

Здоровенный парень в изрядно замасленной тельняшке коротко сказал:

— Как всегда.

— Ладно тебе, «как всегда», третьего дня на Стрелке ты сколько нам голову морочил? А все дело было не в масле, как ты сказал, а в Нюрке Сметаниной. Лады! Все на борту? Тогда по местам стоять, со швартовых сниматься!

Железняк, закончивший Красноярское речное училище, действительную службу проходил на Тихоокеанском флоте и на своем судне придерживался военно-морских порядков. Кстати, он никогда не называл свой «Геолог» катером, а только теплоходом. Ибо какой же на катере капитан, только старшина, не более.

Рубка опустела, а через минуту-другую зарокотал дизель, задрожала палуба, послышался топот и крики матросов, снимающих швартовы с кнехтов дебаркадера. Железняк встал к штурвалу, произнес гагаринское «Поехали!» задолго до самого Гагарина и отвел нос катера от дебаркадера. «Геолог», разворачиваясь, описал большую дугу, вышел на фарватер и резво побежал вниз по течению.

Мы с Табацким уселись за спиной капитана на маленький диванчик и стали смотреть на мелькавшие за стеклами полузатопленные тальниковые кусты, оставшиеся от ледохода еще не смытые гряды льда, красные и белые трехгранные пирамиды бакенов. Железняк подозвал стоявшего у двери помощника и приказал принести лоцию. Помощник принес большой альбом с цветными картами Среднего Енисея, а я вытащил топографическую карту своего района работ, где были и Абалаково, и Стрелка, поселок в устье Ангары. Все это добро мы разложили на том же диванчике, где до того сидели. Железняк открыл лист, где было видно Абалаково, расположенное на высоком взгорке. Рядом была наглядно изображена пойма с ее купами кустарника, озерцами и редкими бугорками. Дорога, или как ее там называют, Енисейский тракт, в лоции показан не был. Зато он наличествовал на моей карте. Железняк включил лампочку над головами у нас, так как уже начинало темнеть, и повернул мою карту так, чтобы контуры реки совпадали с изображенными в лоции. Долго вглядывался в обе и спросил:

— Ну и где, по-вашему, они сидят? Не забывайте, что посуху мой теплоход ходить не обучен.

Я тоже присмотрелся к картинкам, разглядел на своей то-покарте прерывистую горизонталь, которая дважды пересекала тракт возле ручья, протекающего прямо у подножья абалаковского холма, и с большой долей уверенности ответил:

— Посуху не понадобится. Скорее всего, они сидят вот здесь, рядом с мостиком.

— Почему так думаешь? — спросил уже Табацкий.

— А я сто раз там ездил и хорошо помню этот бугор перед ручьем. По-видимому, Сашка побоялся, когда вода выступила на пойму, выезжать на мост. Тут-то шлея и попала Диме под хвост. Поэтому он и стал разгружаться, а Сашка не помешал, тоже перец хороший. Отсюда два вывода. Первый — подходить к ним будем по руслу ручья. Второй — надо, чтобы они себя обозначили. Костром, что ли, или ракетами, если есть у них.