Прежде, чем спуститься к селу, взбираюсь на центральный холм: отлично видны ворота, ведущие к рудникам, и главные посты страж. Должно быть, власти усилили контроль над гражданами, опасаясь бунта из-за очередного введенного налога. Впрочем, Волчье Ущелье и без того находится у них на особом счету: Седьмая Провинция, не в состоянии подчиниться ни одному из изданных законов, – и люди здесь, видимо, не так просты, как кажутся.
– Буду ждать темноты, – я спустилась и легла на пригорке, глядя в небо. – Иди в дом, или придется ночевать на улице, – я задумалась. – Хотя, ты же не просто так шел в город, – и уставилась в его темные глаза.
– Знать ты много не знаешь, но соображаешь неплохо.
На горизонте маячили птицы – ночные хищники – и копошились у леса осмелевшие зверьки. Уже стемнело достаточно, чтобы в безопасности возвратиться к границе, – но еще недостаточно, чтобы войти в село.
Едва силуэт Киану исчез из виду, как послышались чьи-то шаги. Сапоги отбивали уверенный ход по песочным камешкам; так ходят только те, в чьих руках сосредоточена хоть какая-то власть – местные жители часто испуганно перебирают стопами, в надежде скорей добраться до дома. Я достала нож из-за пояса, готовая обороняться не на жизнь, но насмерть. Годы наставничества Герда не выбили из меня первобытный страх, и сердце вновь готово было разорваться в клочья, когда шептала:
– Кто здесь?
– Ты кто?
– Вит? – облегченно выдохнула и спрятала нож.
– Ты что тут делаешь? – Из-за холма показалась фигура паренька.
– Прячусь от страж. Их слишком много сегодня.
Наши дома разделяет один трухлявый забор. Пока мы шли, я опасливо оглядывалась, труся.
– Что ты делаешь так поздно в городе? – спросила я.
– Носил одному старику лекарство. Он приплелся на своих двоих после полудня, лег на лавку и больше не вставал. Когда я пришел, дети помогали ему смыть с лица мел.
– Отец вернулся с завода?
– Нет. Думаю, они останутся там на ночь.
Внутри меня снова все переворачивалось. Я никогда не воспринимала подобное легко, как это удавалось Киану, Орли, Натаниэлю – всем, и никогда не могла смириться, пусть все кругом и твердили об этом. Внутри сидел барьер – нерушимая стена – и каждый раз какой-то колокол настойчиво звенел, не давая мне покоя.
– Осторожно, – прошептала и оттолкнула Вита назад.
Там, по главной улице, неспешно прохаживался солдат, поблескивая в скудном свете зарождающегося месяца своими форменными серебряными пуговицами. Мы скрылись за поваленным забором; залаяли сельские собаки, и тут нельзя было медлить. Мы опрометью кинулись к домам и бежали меж оградами, сквозь чьи-то посевы и огороды. В паранойе казалось, что нас заметили.
– Быстрее, Вит! – торопила.
Мы пробежали пять домов, и я увидала наши собственные. Тетка никогда не запирала заднюю дверь, ибо я часто возникала у их порога слишком неожиданно.
– Вит, к нам!
Мы обогнули заросли нескошенной травы и перепрыгнули низкий, покошенный забор. Я рывком потянула на себя дверь; мы неуклюже ввалились в темноту.
– Святые угодники! Ну хватит уже! Мария, зови страж! – раздался голос тетки.
3
– На нас напали! Нас хотят ограбить!
– Нет-нет, – поспешила успокоить родительницу, – Бона, это мы, не кричите.
Мария скоро зажгла огарок свечи, и я, наконец, сумела разглядеть их сонные, уставшие лица, и ветхий, понурый дом. За много лет здесь почти ничего не изменилось, разве что краски еще больше потускнели, протерлась ткань простыней и тонких, как паутина, занавесок, да отсырели стены.
– Ах, что б вас! Весь город на ушах стоит. Почему вы бежали и врываетесь, точно черти какие?– она неодобрительно посмотрела на Вита.
– Мы… Я боялась, что нас увидела стражи.
– Ты невыносима, Армина, – тетка с усталостью водрузила свое нелегкое тело в кресло.
– Тебя не было восемь дней, – с укором произнесла Мария.
– Ну извини, принцесса, – со злостью отозвалась я.
– На нас напали, – продолжила она, – поэтому мама и кричала.
– Кто напал? – я скинула рюкзак и села на трухлявый стул.
– Какой-то бродяга. Беженец, наверное. Когда его пытали здесь, он сказал, что хотел бежать из Шестой провинции в Ас-Славию.
– Трусливая курица, – не сдержалась я.
– Что?
– Ничего.
– Чем это пахнет? – болезненно-худое лицо сестры скривилось.
Я совсем забыла, зачем проделала весь этот путь к дому тетки; принялась разбирать рюкзак.
– Я принесла рыбу, здесь немного крупы… и орехи. Для тебя, принцесса.
Мария немного подобрела и свернулась калачиком у старого дивана с кульком в руках. Сердце тетки, казалось, тоже растаяло. Все мои неудачи и принесенные им неудобства окупались с лихвой теми продуктами, которые удалось достать, благодаря неустанному труду.
Я завернула в бумагу большую рыбину и протянула Виту.
– Возьми. Я знаю, что Сфорца сегодня продала весь сыр и масло. Для Ми и Али хватит.
– Спасибо, – он не мог позволить себе отказаться.
Голодать могли все – только не дети.
– Вит, мама поранила ногу. У тебя есть лекарство?
Ее капризная манера требовать все подряд бросала меня в нервную дрожь.
– Мария, – начала я, но извечно благодарный юноша тут же выпалил:
– Разумеется. Я принесу сейчас же.
– Вит, не… – но он выскочил из дома через главную дверь.
– Мария, ты ведь знаешь, как туго они живут… не нужно отнимать у них последний хлеб. Эти мази они могут продать и жить несколько дней.
– Ничего подобного, – сурово отозвалась тетка.– у них своя корова, да еще на сносях. За сыр и масло дорого дают, и отец у них живой, работает на каменоломне, и сынок их врачует. За лекарства дают не меньше, чем за сыр с маслом. Да они живут лучше многих в этом городе!
– Тетя… – я закачала головой.
Почему она ничего не понимает? Будто я разговариваю с призраками.
– И нечего тебе водиться с Витом. Он знает, где ты живешь и чем занимаешься? – тетка отвлеклась от разделки рыбы и вытерла лоб тыльной стороной ладони. – По закону, в этом доме проживает два человека – мать и дочь. Если тебя заметят, будет плохо. У тебя даже паспорта нет. А Вит может рассказать об этом кому угодно.
– Он никогда этого не сделает.
– Еще как сделает! – Тетка безжалостно рубила рыбу на куски. – Если Комитету велят его пытать или ему предложат денег – он долго молчать не будет, и ты это знаешь, – она отвлеклась. – Мария, спусти это в ледник.
Сестра полезла в подвал, сразу у печи, а тетка продолжала:
– Так что не вертись у людей на глазах, если хочешь жить, поняла?
Открылась дверь, вошел Вит, неся в руках какие-то лекарства и примочки.
– Я обработаю вашу рану, садитесь.
Тетка водрузила свое тучное тело на изрядно потрепанное, выцветшее кресло и приподняла длинные подолы юбок.
– Где это вы так? – рана и впрямь казалась ужасной.
– Мама рубила дрова, – ответила Мария.
– Бона… – выдохнула я устало, – женщинам не следует рубить…
– Кто это мне велит, что я должна, а что – нет! Жить как-то надо, печь сама не натопится.
– Я могу приходить и рубить вам дрова… – протянул Вит, занятый работой.
– Вит, не… – начала я.
– Вит, что бы мы без тебя делали! – воскликнула Мария.
Раздосадованная, я почти чувствовала, как меня всю колотит от ненависти к сложившемуся положению. Я подошла к раковине, сделанной покойным Муном по старой схеме времен Советского Союза. Втолкнула стержень в емкость и услышала, как вода полилась в пустой таз. Смочила лицо, шею, омыла руки.
– Я пришла, чтобы сказать еще кое-что, – решила не тянуть с миссией. – Правитель ввел новый налог на прилежащие к дому земли. Вероятно, на днях придут люди из Совета на опись этих земель.
– Что? – наивно прозвенел голосов Марии.
Я знала, что деньги у них имелись. В прошлом месяце я принесла им солидный мешочек монет после поездки Герда на ярмарку в Шестую провинцию. Они уплатят налог сейчас, а далее… далее мы всегда жили сегодняшним днем.