Срочно нужно подправлять репутацию, и Солоха притихла, прикидываясь влюблённой в совершенно другого мальчика из взрослого, третьего класса.

Реванш, свой штрафной удар Солоха планировала продемонстрировать на Новогодней ёлке.

Папа принёс для неё настоящую балетную пачку, не подделку самострочную какую-то, а ту, что надевали на себя настоящие маленькие балерины. К пачке прилагались прекрасные кремово-розовые пуанты, корона и веер необыкновенной красоты.

Когда Женька увидит её в такой красоте, он поймёт, кем пренебрёг, раскаяние будет жестоким, но поздним. Она ему не внемлет.

Вот с такими мыслями в пепельной своей головке тащилась Солоха со школы след в след за своим старшим братиком Димочкой.

Первые месяцы её встречал из школы папа, но поскольку работы у папы, как всегда было много, он уставал, то решено было в дни, когда расписания Димки и Солохи совпадают, доверить доставку Солохи из школы домой почти взрослому Димочке.

Эта перспектива Димочку удручала, но особо с ним не советовались: поставили перед фактом – и всё! Но Димочка очень спешил домой: скорей зафитилить обрыдлый портфель куда-нибудь в угол и умчаться к друзьям!

Солоха же плелась, как черепаха, дома ждала её музыка и ненавистная письменная буква «З», с которой немыслимо было совладать.

Её хвостик не получался таким, каким получался у всех нормальных детей, и уж, конечно, ему никогда не стать таким безукоризненным, как у папы.

У Солохи хвостик то уходил вправо, почти горизонтально строчке, то скашивался резко влево, и буква становилась похожей на кота, поджавшего хвост.

Папа дивился: ведь до этого же была буква «Д», тоже письменная, тоже с хвостиком, но прошла на «ура», а вот эта никак не давалась и тайна сия была велика и непостижима.

Наконец, уже в пределах видения был их маленький домик, Димка с облегчением вздохнул и помчался на всех парах.

Солоха же не спешила, она ещё долго кряхтела на крыльце, тщательно вытирала о половичок ноги, но пора было входить и докладывать о своих сомнительных успехах, в частности, об успехах в чистописании.

– А папа дома? – ввалилась в сени Солоха со своим традиционным вопросом вместо «здрасьте!»

– Да тихо ты! – одёрнула её настороженная, как лань, мама.

– Что ты колготишься? Орёшь? Папа отдыхать лёг, он с работы, усталый. Давай, раздевайся, мой руки, обедать будем.

– А папа? – не унималась Солоха.

– Папа есть не хочет, он устал и отдыхает, – по слогам, как дефективной членораздельно произнесла Вера.

Всё это было для Солохи очень странно и ново: папа не хочет кушать, папа устал. Её папа не уставал никогда, а кушать хотел всегда. Он сам про себя иногда говорил: «Люблю повеселиться, особенно пожрать!»

А, глядя, как Димочка уписыват пельмени, радостно советовал: «Лопай! Лопай! Равняй морду с жопой!» А тут: устал, кушать не хочет. Всё это было очень невесело. И ещё этот странный запах лекарств, так никогда раньше не пахло у них в доме.

Хорошо было одно: музыку мама отменила, чтобы не будить папу.

К вечернему чаю вышел к столу грустный и тихий папа, как-то равнодушно спросил у Димки про очередное замечание по поведению, как всегда, поставил тому в пример старшего брата, от которого никаких неприятностей, а напротив, грамоты на стене и полное уважение.

Спросил и Солоху про злополучную букву «З», Солоха уже была готова рассказать про очередную двойку по чистописанию, но наткнулась на мамин предостерегающий взгляд и прикусила язык.

А наутро мама будила её в школу, склонясь к ней измученным опухшим лицом.

– Вставай, сиротинушка моя! Вставай, доченька! Валерка с Димкой тебя в школу ждут.

– А папа? Где папа? Ушёл уже?

Было странно: ушёл, её не поцеловал, мама чужая. В доме не протоплено, как у Федякиных, и пахнет не хорошо, горем пахнет!

Мама тихо заплакала, вздрогнула как-то всем телом, потащила Солоху умываться, заплетать косы, но руки были, как чужие, неловкие какие-то и лишённые жизненной силы напрочь.

В школу тряслись молча, пришибленные первым горем. Но если Дима с Валеркой понимали, что к чему, видели ночную скорую помощь, мечущуюся маму, то Солоха не понимала ровным счётом ничего, только чувствовала, что на них надвинулась беда.

И только в школе от учителей узнала, что, оказывается, у неё умер папа, и её с Димочкой отпускают домой.

Зачем их отпустили домой и почему Валерика не отпустили? Так и осталось для неё тайной за семью печатями.

Дома находиться было просто невозможно. Мама плакала день напролёт, всё время приходили чужие люди, говорили шёпотом, после этих людей оставались пустые тарелки и смятые деньги.

Через два дня приехала из Киева бабушка, она показалась Солохе в два раза меньше ростом, чем в прошлом году.

Бабушка плакала, молилась на непонятном языке, впервые этот язык Солоха услышала в прошлом году. На нём разговаривали все её киевские тётки. Язык был напоён грустью и загадочной красотой, но был совершенно Солохе непонятен.

Хоронили папу (по Солохиным понятиям – прятали) без неё. Ей терпеливо объяснили, что она очень больна и простужена, хотя сама Солоха не выделяла в атмосферу ни единого чиха, ни единой сопливой брызги!

Но, тем не менее, её оставили у соседей по городку, а забрали поздно вечером, уложили спать, а сами (мама с бабушкой) сидели на кухне, спорили, плакали и, как наутро оказалось, решали дальнейшую Солохину судьбу.

А судьба ей была ехать с бабушкой в Киев, и отныне там жить и учиться. Грустный Новый год она ещё встречала с семьёй, участвовала в новогоднем утреннике, отгуливала свои первые в жизни каникулы а потом – в Киев!

На утреннике Солоха имела шумный успех, её наряд, а значит и сама обладательница наряда получили приз. Солоха ходила парами и их (снежинок, лебедей и всяческих зайчиков) оценивали.

На сцене было холодно, двери в актовый зал постоянно открывали опаздывающие и любопытные. Смотр был скучным и не интересным, и вся это тягомотная толкотня утомила Солоху.

Она с тоской смотрела на двери в актовый зал и ждала. Ждала, что вот сейчас откроется дверь, войдёт стремительный ошеломительный папа, женщины замрут, а папа будет с восторгом смотреть на неё, Солоху, единственную интересующую его в этом зале женщину.

Она и забыла даже интересоваться, смотрит ли на неё ставший совсем маленьким и ненужным Женька Королёв. «Ну почему же не идёт папа? Я же жду! Он знает, что я жду! Он не может не знать!»

Дома у Солохи начался жар, её колотило в ознобе, она бредила две ночи, изредка открывала глаза и видела рядом бабушку или маму. Все свои первые в жизни каникулы Солоха проболела, а когда стала потихоньку приходить в себя, уже пора было собираться в дорогу.

В новую жизнь Солоху мчал красивый длинный экспресс поезд «Таллинн – Ленинград», в Ленинграде они сделали пересадку и покатили уже на Киев.

Их вагон полностью был занят путешествующими по союзу болгарами. Бабушка переодевала Солоху в полевых условиях по три раза на дню, Солоха давала концерты, дружила со всем вагоном.

Ходила в гости, а с одной из женщин, тётей Дорой сдружилась так плотно, что тётя Дора обменялась с бабушкой адресами и обещала писать. Новая жизнь мало волновала и не пугала Солоху.

Она прекрасно знала, что всё это временно, пока папа не соскучится без своей дочурки окончательно! Такое уже было в прошлом году: папа примчался, не выдержал разлуки и увёз домой свою доцю.

Вот и сейчас, он обязательно приедет за ней. Он не может не приехать! Конечно, надо ждать, и она готова ждать папу долго-долго, возможно, всю жизнь…

Тата проснулась, как опрокинулась из крепкого сна в июльское тёплое утро. Голова ещё была затуманена сном, но в душе уже набухало счастьем сердце и пело, и куда-то вырывалось из груди. Даже покалывало не ясным обещанием чуда. Ощущение чего-то праздничного и необыкновенного, как в день рождения в далёком детстве.