© София Привис-Никитина, 2017

© ООО «СУПЕР Издательство», 2017

Женщина, которая пишет рассказы, понимает, что лучшие мужчины не из романов… (Е.Л.)

Те, кому выпало в империи родиться, действительно, часто выпадали: сначала в счастливое детство, потом в бледную с горящим взором юность, затем в осознанную до необходимости зрелость и в конце, как утверждал поэт, хотели встретить свой смертный час так, как встретил его товарищ Нетте. Если, конечно, не было других брутальных желаний. А у кого желания были иные, для того панорама достойной жизни открывалась двумя-тремя сортами колбасы, двумя-тремя видами водки, двумя-тремя видами на советскую действительность, а именно: видом на Кремль, видом – на портреты членов Политбюро и в-третьих, видом на происхождение видов.

ДА! Наши стереотипы неистребимы. Отнюдь! Пушкинское магическое «тройка, семерка…» и теперь уже не туз, а блютуз информируют нас о том, что кроме рассказов Л. Петрушевской, В. Токаревой, Т. Толстой и Л. Улицкой нет других объектов для исследования в жанре современной русской женской малой прозы. Полная аналогия с тремя сортами колбасы в охотном ряду! В литературе, да и в литературоведческом ассортименте – две-три, ну, четыре женских фамилии. Рефераты, диссертации, литературоведческие изыски изобилуют вариациями из трех паль…, тьфу ты, фамилий величественных литературных дам. Научные гуру говорят в таких случаях, что данная проблема мало разработана. Но, ведь, конторы пишут, книги издают, журналы выходят, интернет-порталы истекают женской большой и малой прозой, имяречки вливают свои нетленные эпистолы в озера, в моря и в океаны русской словесности. Почему же всплывает только этот квадро-маран литературных МЭМиц?

АУ, П.Т.Т.У!

И все же, пусть нам достанет мудрости перейти к СОФИИ…

Принято считать, что о феномене женской прозы критики заговорили в 90-х. Л. Петрушевскую, В. Токареву, Т. Толстую и Л. Улицкую давно обозвали классиками. А классики, как известно столпенеют. Так, в чем же феномен? В том, что женская проза четвертована этой четверкой?

Как говорил мне один знакомый часовщик: со временем даже время перестает стоять, оно измельчает нашу вожделенную Глорию Мунди (мирскую славу), оно разводит наши желания с нашими возможностями, оно́ пытается перенести нас из «время о́но» в реальную жизнь. Да, именно время предлагает нам замысел исповеданий. Но оно не властно над числами, с помощью которых мы определяем своё место в очереди за магическим кристаллом в литературе.

Признаюсь, привычку разогревать собственную эмоцию, прежде, чем, плеснувши краску из стакана, прочесть зовы новой русской женской прозы, мне тоже привило время. Не буду доказывать, что женская проза не стоит на четырех китихах, и что она совсем не такая плоская, как ее малюют. И все же, я попытаюсь, как говорил поэт, «смазать карту будня…»

Интернет и Фейс-бук привлекательны тем, что в их броуновском пространстве с завидным постоянством проявляются всё новые фейсы современной актуальной литературы. Закон перехода количества в качество в литературных снисканиях – абсурден, как гений Хармса. Но в аномально постоянном словесном поло-водье, переполняющем литературное русло, нет-нет, да и вынесет на фарватер большой прозаической реки какую-нибудь исключительную женскую фигуру.

Когда я впервые читал рассказ Софьи Никитиной «О превратностях любви и дружбе народов», в голове, почему-то, неотвязно звучала песня Леонида Осиповича Утёсова: «Ах, что такое движется там по реке, белым дымом играет и блещет металлом на солнце. Ах, что такое слышится там вдалеке, эти звуки истомой знакомой навстречу летят…» И мой проснувшийся внутренний слух, вдруг, начинал восстанавливать в памяти давно забытый припев: «Ах, не солгали предчувствия мне, да, мне глаза не солгали. Лебедем белым скользя по волне, плавно навстречу идёт пароход…». Теперь понимаю, почему звучала эта мелодия.

Лебедем белым скользя – ДА! Прозаик? – НЕТ!

В характеристике Софьи Никитиной (она же – Привис) слово проза́ик звучит также моветонно, как прозаи́к. Звучит чуждо и неприемлемо. Писатель! (а не писательница!), Софья пишет эманацией, пишет, когда «…пальцы просятся к перу, перо к бумаге, минута – и…».

Да, Никитина-Привис не принадлежит к типичному сословию промоутеров призрачного женского счастья. Софья Никитина – женщина-баллада. Из-под ее пера выходят маленькие поэмы в суперской джазовой аранжировке. Жизненные коллизии, в которых живут, влюбляются, конфликтуют и совершают поступки герои ее локальных историй, не оставляют никаких сомнений в аутентичности происходящего с ранее пережитым самим писателем, наоборот, здесь ощущение явного авторского присутствия, но с мастерски исполненной импровизацией. Удивительная погружённость автора в причину конфликта героев рассказа, стройность сюжетной линии при многоплановой текстуре, сочность бытовой речи, а также удачное смешение языковых стилей, подчеркивают незаурядную авторскую универсальность. Великолепное чувство юмора, которое поднимает читателя над «свинцовыми мерзостями жизни», добавляет рассказам Софьи Никитиной, парадоксальной философской мудрости. Неожиданные иронические эскапады в диалогах персонажей настолько колоритны и точны, что позволяют автору избегать подробных характеристик героев повествования. Я не стану грузить читателя перечислением авторских достоинств. Они на виду и принадлежат текстам. Маленькие истории СОФИИ НИКИТИНОЙ-ПРИВИС сами творят судьбу большого писателя. Не сомневаюсь, что эта книга станет отличным подарком для каждого вдумчивого читателя.

Главный редактор Международного литературно-художественного журнала «КВАДРИГА АПОЛЛОНА» Евгений Линов

Взрослеть и хорошеть Зося начала одновременно, благополучно минуя период «гадкого утёнка». Проще говоря, Зося всегда была хорошенькой, начиная ещё с тех давних пор, когда её, пятилетнюю пампушку, бабушка выгуливала на Чоколовском пятачке.

Знакомые пожилые мужчины, встречаясь прекрасным летним днём с бабушкой в сопровождении очаровательной внучки (или скорее – наоборот: с бабушкой, сопровождающей очаровательную внучку), недоумённо-приветливо приподнимали над лысинами свои соломенные шляпы-канотье.

Так же недоумённо-приветливо приподнимались домиком их лохматые брови, и на своём своеобразном идиш они спрашивали:

– Аидише шиксе? (еврейская девушка (идиш)). И сами же себе весело отвечали:

– Нет, это не аидише шиксе, это безносэ шиксе!»

Вот это уже было полнейшим враньём! Носик у Зоси имелся – прелестная маленькая кнопочка. И всё остальное было у Зоси в полном порядке. И большие серо-зелёные глаза в обрамлении пушистых ресниц, и маленький аккуратный ротик. Всё было. Не было лишь счастья в её пятилетней личной жизни и спокойствия в смятённой душе.

С одной стороны – бабушка и вся многочисленная родня, считающие её красавицей и умницей И, конечно, зеркало, которое говорило ей о том же (разве что наличие ума оно не могло подтвердить полностью). Но где-то там, за туманной гладью амальгамы оно, это наличие, всё же предполагалось.

Наконец, она, Зося, и сама видела, что девочка в зеркале действительно прекрасна, и повода печалиться у них обеих быть не должно. Однако, с другой стороны, повод был. И достаточно серьёзный и основательный: обструкция и террор, которым она подвергалась в собственном дворе местной шпаной.

Стоило ей только выйти в этот двор, любимый до спазмов в горле, как обязательно громко и членораздельно звучал один и то же вопрос: