Утверждать, что в основе легенды о Тристане и Изольде лежит катарский миф, будет, на наш взгляд, преувеличением: несмотря на то что в этой истории можно усмотреть даже некоторое сходство с персидским преданием, ее происхождение не вызывает сомнений — это ирландский миф. Однако другой крайностью станет отрицание того, что у этих историй нет ничего общего. Миф о Тристане и Изольде прекрасно известен окситанским трубадурам, чему найдется множество подтверждений. «Духовная связь» между мифами выражается в том, что в них присутствуют элементы солярной символики. Чтобы убедиться в этом, достаточно пересказать легенду о Тристане «на катарский лад», то есть раскрыть ее смысл согласно катарской доктрине. Во всех мифологических системах, принадлежащих индоевропейским народам, можно отыскать богиню Света — другое дело, что в ходе времен этому божеству могли придать иные функции. Так, с приходом патриархата и, соответственно, новой системы ценностей знаменитая скифская Диана, божество солярного типа, превратилась в лунарную героиню[42]. Возможно даже, что героем солярного типа, наделенным чертами богини-женщины, был и Ахурамазда из иранской мифологии.
Таким образом, белокурая Изольда — это олицетворение Света-первопричины, утерянного сияния первобытного Рая. Восстание ангелов привело к тому, что восставшие стали пленниками Материи. Всеми силами падшие ангелы стремятся вернуться в царство Света, но, ослепленные иллюзиями-ловушками Сатаны, не могут увидеть обратной дороги. Этому препятствует сам Сатана (что, кстати, заложено в семантике самого слова «дьявол» — «быть поперек дороги»): те, кто пытается вернуться в царство Света, неизменно встречают его на своем пути. В легенде о Тристане его функции берет на себя Морольт, великан, напоминающий фоморов из ирландских легенд. Морольту, пожирающему свои жертвы, отдают молодых юношей и девушек — так и Сатана увлекает свою добычу в преисподнюю, дабы лишить человека надежды на спасение. Тристан борется с чудовищем и побеждает: иными словами, падший ангел Тристан, не забывающий о своем происхождении из царства Света, устраняет преграду на пути к нему. Отныне путь свободен, однако Тристан не знает, куда идти; к тому же борьба с Сатаной подорвала силы героя: его раны не заживают. Сев на корабль, Тристан отправляется в плавание наудачу, то есть погружается в первозданные воды, которые отделяют мир иллюзорный от мира реального.
Наконец его корабль пристает к берегам Ирландии, то есть к берегам иного мира, в котором живет Изольда. Излечив Тристана, Изольда влюбляется в него и ищет случая, чтобы проявить свою любовь. Но герой еще не понимает, что перед ним то, к чему он неосознанно стремился: он хочет отдать Изольду в жены своему дяде Марку. Чтобы добиться этого, он должен сразиться с другим порождением Дьявола: в Ирландии водится огромный дракон, монстр, пожирающий свои жертвы. Тристан побеждает чудовище, но, отравленный зловонным дыханием монстра, чуть было не погибает. И вновь на помощь ему приходит Изольда — она снова залечивает раны героя, исполняя роль архаического, светлого и животворящего, солярного божества. Однако Тристан остается слеп и глух к любви героини. Тогда, устроив все так, чтобы ее служанка ошиблась кубком, Изольда выпивает «травяное вино» (любовное зелье) — то же самое делает и Тристан. У любовного напитка, фигурирующего в легенде, своя история: в кельтской мифологии его место занимало зелье познания, однако французские интерпретаторы легенды, желая снять вину с Тристана и Изольды за их соитие, превратили волшебное зелье, дающее знание «всего, что было и будет», в любовный напиток. Отныне Тристан, наконец признавший в Изольде тот источник Света, который он столь долго искал, более не может жить без нее, без ее животворных лучей: так у человеческой души, вспомнившей о своей принадлежности божественному миру, узнавшей о своей ангельской сути, более нет обратного пути. Катар, ставший совершенным, не может более отказаться от своей вновь обретенной ангельской сути.
Истолковав легенду о Тристане подобным образом, мы не стремились доказать, что ее создали катары: ее мифологическая основа всего лишь иллюстрирует доктрину совершенных, и ничего более. В свою очередь, доктрина могла принять обличье легенды, поскольку та имела большой успех в XII–XIII веках. Истории такого рода замечательны тем, что их легко можно использовать в качестве «устного носителя» для многих религиозных или метафизических тем: для этого достаточно, сохранив исходный сюжет, изменить в нем несколько деталей.
Если продолжать истолкование легенды в том же ключе, то в любви Тристана и Изольды можно увидеть своеобразное отражение теории об эманации. Луна бессильна без Солнца: ее свет — это свет солнечный, Луна остается невидимой до тех пор, пока ее поверхности не коснутся солнечные лучи. Тристан, лунарный герой, может существовать лишь благодаря лучезарной Изольде; иными словами, Тристан — это ее чистая эманация. Не будем забывать, что эманация предполагает постоянную связь двух объектов; на этом настаивали и сами катары, видевшие в подобной связи возможность обретения падшими ангелами надежды на спасение. Поскольку теорию об эманации, как и любую другую, невозможно понять без наглядного примера, выразителем доктрины катаров стала легенда о Тристане. Что, как не любовная история, может утаить от посторонних ушей еретический смысл послания? Трубадуры, неустанно поющие славу «владычице» и «богине» — Прекрасной Даме (точнее, воплощенному в ней Совершенству), пользовались той же уловкой. Разумеется, утверждать, что под видом Прекрасной Дамы трубадуры прославляли катарскую церковь, будет не вполне корректно. Прежде всего следует заметить, что катарской церкви как таковой не существовало вовсе: речь идет лишь о группах катаров, которые создали общество со своей иерархией ради того, чтобы выжить. В истории мы не найдем подтверждения тому, что «катарская церковь» была монолитным объединением, подобным Римско-католической церкви. Если допустить, что в поэзии трубадуров скрыт «катарский» смысл, то Прекрасную Даму можно считать олицетворением первозданного Света, пред которым преклоняется каждый верующий. Отсюда проистекает столь странный эротизм «fine amore», куртуазной любви. «Fine amore» ни в коей не мере не изобретение катаров: они использовали ее так же, как термины «диоцез», «епископ» и «диакон».
Однако подобное прославление Света ставит новую проблему, касающуюся природы дуализма. Каким бы ни был дуализм катаров — крайним или умеренным, — в нем рано или поздно появлялся щекотливый вопрос: какое место следует отвести Сатане? Самое малое, что можно сказать по этому поводу, следующее: мнения о месте и роли дьявола в различных религиозных системах не совпадали. Порой Сатана, как и Иисус, был сыном Божьим; в равной степени он мог воплощать в себе принцип, сосуществующий с принципом Добра, олицетворением которого был Бог.
Одно из толкований, данных падению ангелов, может показаться неясным и в какой-то мере двусмысленным: падшие ангелы-мятежники приняли обличье демонов или людей потому, что «погубив себя, они превращались в тех, кем они уже были когда-то» (Рене Нелли). Иными словами, падшие ангелы могут вернуться к «дьявольскому» обличью, поскольку оно потенциально присутствует в них. Вот что поразительно в дуализме катаров: понимание того, что Зло — порождение Сатаны или же он сам — уже изначально заложено во всем. В таком случае если доктрина совершенных имеет целью показать, что все в этом мире слито воедино, можно ли называть катаров дуалистами? Иными словами, не следует ли из их концепции то, что в самом Боге найдется место и Сатане? Или, по крайней мере, что Бог Света, то есть первозданный Бог, заключает в себе и Добро и Зло одновременно?
Порой кажется, что постулаты этой концепции можно найти и в католической теологии, однако в последней системе есть еще одно немаловажное понятие — свободная воля. Бог предоставил своим созданиям свободу, следствием чего стало как падение ангелов, так и грехопадение Адама. Однако в подобных условиях Бога нельзя считать «Добром и Злом одновременно»: право выбора все равно остается за человеком. Конечно, святой Августин попытался уменьшить значение выбора, введя понятие божьей благодати, способной направлять и указывать путь, но все же главный акцент поставлен на индивидуальной ответственности человека. Катары, напротив, исключают из своей системы понятие свободной воли: выбора для них не существует. «Согласно доктрине, добрые люди всегда были с истинным Богом, а злые люди — с Дьяволом; такой небесный порядок полностью исключал понятие свободы» (Рене Нелли).
