Поглядел я на картинки и обмер. Вместо парубка Сталин игриво поглядывал на Брежнева, несущего вёдра на коромысле, а вёдра – не вёдра вовсе, а крылатые ракеты с надписью «СС–20». Брежнев в цветастом платочке, густые свои косматые брови развесил, тоже улыбается, правда, застенчиво, а Сталин ему и говорит, с акцентом, конечно: «И ядэрный кулак кому хочэшь вааткном! Так, Лэоныд Ильич?»

Перевёл я взгляд на другую стену, а вместо девок черти вокруг котла с грешниками пляшут, а ближайший ко мне чёрт – не кто иной, как наш Гипнотизёр. Ужаснулся я увиденному, огляделся и ужаснулся ещё сильнее. Получилась такая картина общая у нас в доме, значит:

– репродукции эти лядские, неизвестных художников,

– я сижу, луплюсь на них, ничего не понимая;

– Бадхи натурально лает, как бешеный пёс, готовый броситься на Стаса, хихикающего и трясущего головой, как китайский болванчик без остановки;

– Вовка рассказывает кому-то невидимому, сидящему вроде бы на печке, чем отличается секель от просака и как ими правильно пользоваться.

И в голове моей так всё закружилось, закружилось, натянулось в моей голове так, что…

Позади Вовки и Стаса, разместившихся напротив нас с Бадхи, оглушительно грохнуло и зазвенело с такой силой, что на спины ребят и на пол полетели мелкие стёкла. Все бросились в разные стороны. Вовка брыкнулся на спину вверх ногами, влетев в подлокотник, Станислав отшатнулся и почти вскочил на стол. Сильнейший порыв ветра со снегом ворвался в комнату, саданув о стену форточку. Ветер был настолько сильный, что у меня разлетелись волосы, будто решил высунуться на ходу в окошко вовкиной машины.

Стас, мгновенно сообразив, схватил подушку и ткнул ею в открытый проём. И тогда мы услышали – на улице был… да конец света был на улице! Крышу рвало в разные стороны, ветер пел на сто голосов, как хор Пятницкого, в дырах крохотной летней комнатки на втором этаже. По стёклам металась ледяная крупа так неистово, что становилось страшно за стёкла. Мы вскочили и чем попало – куртками, одеялами, подушками, старым рваным ватником – залепили по-баррикадному окна. Стас вышел в коридор, в котором гулял ветер, будто дверь была не закрыта. В комнате сразу стало холодно. Он попытался открыть входную дверь и не смог. Ветер просто не пускал на улицу. Стас вернулся в комнату и сказал:

– Не, ребят, надо, наверное, ложиться спать, ну её в манду. Здесь чтото непонятное творится. Я погоду на неделю смотрел, вроде солнце обещали.

– А на Селигере всегда так. Низкая облачность, ветер меняется часто. Местные говорят, что по сто раз на день, – попытался успокоить нас Бадхи.

– Да и хрен с ним! Братух, давай, правда, ложиться, – поддержал Стаса Вовка.

Не только я подумал, что Гипнотизёр так и не вернулся домой, но все промолчали, хотя его диван занимать не стали. Мы с Бадхи залегли за печкой, а Стас с Вовкой примостились на узком диванчике, у свистевшего окошка. Погасили свет.

Наприключенившись, мы отключились быстро: день-то непростой сложился. Ночь, однако, тоже спокойной не стала. Мне снились страшные костлявые старухи, водяные и лешие. Старухи тянули длинные руки, настигавшие меня повсюду. Как и бывает во сне, убежать я никак не мог – тело становилось тряпочным, кукольным, каким-то неживым, я даже отмахнуться от них не мог. Старух сменили фашисты, окружившие меня с трёх сторон. С четвёртой была пропасть. Я понял как-то сразу и очень ясно, внушительно, что вот она, моя смерть, что меня сейчас не станет. От страха я стал задыхаться, что-то тяжёлое навалилось на меня. Сердце остановилось. Я никак не мог вздохнуть. Спасти могло одно- единственное движение рукой, я пытался и не мог его сделать. Никак. Сейчас задохнусь! На смену панике пришла апатия: мне показалось, будто я лежу на дне океана, так глубоко, что выплыть на поверхность даже смешно пытаться.

Спас Бадхи. Он перевернул моё еле живое тело, уткнувшееся лицом в подушку, и потряс за плечо.

– А-а-а-а, – вздохнул я и проснулся. Руки затекли. Невозможно было их поднять или пошевелить ими. Я лежал на боку как парализованный и пытался сжать кулаки. Где я нахожусь? Кромешная темнота. Такую темноту я впервые встретил на Селигере в нашем маленьком домике. В Забузье не было уличных фонарей. Вся деревня в безлунные и беззвёздные ночи, как эта, особенно зимой, была глуха и незряча.

– Жень, я дверь не могу найти, – пожаловался Бадхи.

– Какую дверь? – я не понял сразу, что значит «дверь». Потом в голове слово это сложилось в предмет, про который я снова спросил уже в сознании.

– Бадхи, какую дверь?

– Выход не могу найти. Я в туалет хочу.

Не знаю почему, я спросил, сжимая и разжимая застывшие кулаки:

– По-маленькому или по-большому?

– ВЫХОДА ЗДЕСЬ НЕТ! – шёпотом крикнул Бадхи.

– За печкой дверь, – руки начали колоть сладко и больно.

– Нет за печкой двери, я всё тут облазил.

– За печкой, за печкой дверь, там выключатель прямо у косяка, у меня руки не двигаются. Ребят разбуди.

Я подумал, что Бадхи ещё пьян или обкурен. Я же помнил, как он хотел наброситься на Стаса.

– Стас! – позвал я. – Стас! Стас!

В дальнем углу заскрипел и хрустнул диван.

– Кхгэ, да! – Стас попытал прикинуться не спавшим.

– У меня руки затекли, помоги Бадхи дверь найти, он на улицу не может выйти.

– Да!

И молчание.

– Стас! – снова позвал я.

– Да! – отозвался Стас.

– Стас, выхода нет в доме, – подключился Бадхи. – Ты слышишь?

– Да! – заскрипел диван.

– Бля, нога! – закричал Вовка, проснувшись.

– Вов, извини, – Стас перелезал через Вовку в темноте.

– Бадхи, а где фонарь?

– Нет фонаря, я и зажигалку не нашёл. Печь погасла, даже углей не осталось.

Стас, видимо, то есть невидимо встал на пол и шагнул. Сдвинулся по полу стол, упала пустая бутылка, после послышался глухой удар – Стас попал в стену, зашаркал по печке рукой, упёрся в стену и зашарил по ней. У меня начали отходить руки, отступил и страшный сон, подключилась голова.

– Стас, рядом с печкой выключатель, – подсказал я.

– Я знаю, – глухо отозвался он. – Его там нет. И двери нет.

– Ну, ёпть, как нет-то, – зашипел Вовка. – Справа! От печки!

– Нет двери! Встань сам посмотри, если не веришь.

– Ну-ка, бля!

Вовка встал и ту же грохнулся.

– Спичкой хоть посветите, – застонал Вован.

– А где ее взять, из трусов достать, что ли?

– На столе коробок лежал, – вспомнил Стас.

На столе начала звенеть посуда, Вовка искал спички.

– Нет тут ни хрена! – зло отозвался он. – Щупайте так.

Я тоже стал на диване, протянул руки, ткнулся в печь, двинулся по ней, дальше за угол и наткнулся на кого-то.

– Бадхи, ты?

– Я, – отозвался Стас.

– А Бадхи где?

– Я здесь, – послышалось из другого угла. – Я весь дом по стенам обошёл, нет двери.

– Так. Мы сейчас, – Стас взял бразды правления в свои руки. – Стой, я иду к тебе навстречу.

Зашарил по мне руками, пошёл по печке, дивану, по стенке с хороводной картинкой и столкнулся с Бадхи.

– Жень, – позвал он меня, – иди к нам, только через Вовку, через наш диван.

Я выставил руки перед собой и позвал.

– Вов, ты где?

– Я здесь, братух, на диване.

– Понятно, я иду по стене, – и двинулся вперёд, вспоминая простую обстановку.

Так. Полка, под ногами валенки для рыбалки… пошёл диван, где лежит сейчас Вовка. Я поднялся на диван, зашарил дальше по стенке, уткнулся в угол, оттуда дальше на другую стену перебрался. Дальше должно быть окно. Окна не было. Была стена, стена, стена до дивана, на котором должен был спать Гипнотизёр. «Ничего-ничего, шашка, пуля, штыки – всё равно!» – успокоил себя я. «Из любого безвыходного положения есть минимум два выхода». И вдруг понял, что первого окошка, которое заткнул подушкой Стас, тоже не нашёл, когда тронулся в путь. Я вернулся обратно через угол, но окна не обнаружил. Постоял, побздел от накатывающего страха и пошёл к ребятам.