Клёв был весьма успешный, хоть и подкормили только что. Набузовали мы прилично, как Вова говорит, «морской» плотвы. Небо к вечеру прояснело, и заметно подморозило. Мы так проголодались, что плотва, лежавшая вокруг лунок, казалась нам жареной с лучком в пахучем подсолнечном масле. На обратном пути зашли проверить жерлицы и с двух сняли по торпеде – военной пятнистой щуке, готовой оттяпать палец, только сунь. Щуки были по полтора кило каждая. День был неплох. Серыми невидимыми волками в сумерках с добычей за плечами подошли мы к домику. Света в окнах не было. К входной двери была приставлена сучковатая палка, как это делали раньше в деревнях хозяева, когда уходили по делу, оставляя хозяйство на домового. Нашего домового в комнате не было. На столе белела записка. Бадхи прочитал вслух.

«Ребята, я всё сделал, чтобы клёв у вас был, а заодно почистил окрест от понятно кого, вы сами немного видели и участвовали. Это я запер вас в доме. На улицу вам было никак нельзя. Опасно. Простите за форточку. По неотложным делам ухожу на север. За меня не волнуйтесь, такое моё ремесло. Спасибо за всё! Перед каждой рыбалкой встаньте к озеру лицом, не заходя на лёд, и скажите: «Непрея-непруха, не бей меня в ухо, не бей случайно, не бей нечаянно, побеги обратно, от моих врат, да наоборот, да на огород, на огороде репей, там его и пей, там его éши, был я грешен, да поспешен, да вот стал смирен, да безобиден, ходи ты в зад, других лобзать. Хотел было рыбку, получил по загривку, ты пошли карасика, для моего Стасика, ты пошли жерьку для моего Женьки, ты пошли уловку для моего Вовки, ты пошли блядки для моего Бадхи. Желаю удачи! П. С. Взял у вас из запасов немного для очищения. Очень нужно, извините, если что не так было».

– Э, минуточку, чё за тематика, я не понял, – первым очнулся Вовка, – вот к чему эт он так сказал, чё эт всем рыбу, а Бадхи – блядки.

– Что ж, мавр сделал своё дело, мавр может уходить, – вспомнил я.

– Чё за мавр? – удивился Вовка.

– Ну, это, Володь, такой черняжка, – объяснил Бадхи.

– А ну тогда пусть уматывает, не хер ему тут делать!

А на утро в подмёрзший снег ударило солнце. Мы что-то как-то накануне вечером засиделись, заговорились, Бадхи читал стихи, вспоминали общагу, дёрнули косячок, опились чаю – всё, как и должно быть на настоящей рыбалке.

Мороз озеро превратил в каток. В заливе недалеко от дома было тихо, но когда мы вышли на простор, ударил ветер. Он гнал позёмку, подбирал снежные крошки по берегу, выгребал их из тростника и гнал до леса, до островов в елях и ольхе, голых и пустых. На ветре можно было даже висеть. Он держал нас, радующихся солнцу, продувал тонкие шапки, поднимал капюшоны и выгребал из карманов табачный мусор. Мы заходили за остров, и ветер с нами прощался до вечера. Ребята рассаживались над лунками, и начиналась новая смена.

Пять дней ловли прошли на северном ярчайшем солнце. Над лунками сидели раздетые почти до маек, в лёгких кофтах и всё таскали, таскали и таскали. Устраивали даже соревнования: у кого быстрее клюнет, у кого быстрее клюнет с полводы, у кого жирнее будет плотва. А один сумасшедший окунёк даже выпрыгнул из лунки и схватил опарыша, только что насаженного Вовкой на мормышку. Вовка тотчас его выбросил обратно, обозвав дьявольской рыбой. Обычная так ведь не делает!

Каждое утро, не признаваясь друг другу, мы стояли на берегу возле полоски льда, курили и молчали. Каждый про себя, наверное, твердил заговор Гипнотизёра, как это делал я. Про него мы больше не говорили. То ли боялись снова навлечь на дом нечисть, то ли не хотели думать о том, куда он ушёл и отчего у нас такой бешеный клёв. Я фотографировал ребят на озере, мне быстро наскучило ловить рыбу. Было всё однообразно, и праздник от меня ушёл. Я бродил, снимал глупые пейзажи, смотрел на облака, а ночью, когда выходили до ветру и посмотреть на звёзды, пытался угадать звезду Полынную и ещё, как он называл-то, Авраркас, что ли, и провести меж ними прямую, хотя бы по транспортиру, что остался на столе под тем листком с запиской.

Перед отъездом, в последний день, я заставил ребят сфоткаться вместе на крыльце дома, хоть Стас и кочевряжился, а батарейка в аппарате почти села. Хватило её на один снимок, но зато какой! Бадхи рассказывал историю из жизни Новопокровки, Вовка живо в ней участвовал своими острыми словечками. Табуретку под последний кадр я поставил прямо в жёлтый промоченный нами снег и еле успел добежать до крыльца, чтобы попасть в объектив. За секунду до того, как сработал затвор, Стас отвернулся. Вот вечно он выёживается! Но снимок всё равно должен был получиться отличным.

Домой мы ехали уставшие и услаждённые. На заправке под Ржевом я вышел выбросить мусор, который мы собирали в большой полиэтиленовый пакет, и вместо мусора выбросил почти весь наш улов. Так иногда бывает. И уж в этом никакие гипнотизёры не виноваты, а только анчутки.

С той рыбалки прошло много лет – пьющих, поющих, буянящих, радостных и печальных.

Первым пропал Бадхи, молча и внезапно. Мы было запаниковали, но получили вскоре открытку со штемпелем города Калькутты или Лхассы. Бадхи вернулся к своим корням и теперь странствует по Азии буддийским монахом с посохом, миской и рваным одеялом в котомке – абсолютно счастливый. Иногда из разных мест присылает он короткие письма и открытки с благословением и стихами, которые становятся всё короче, точнее и певучей.

Стас с одной умопомрачительной мулаткой открыл на Кубе, кажется, в Сьен-Фуэгосе, предприятие «Водка-лимонад энд ром-кола». Звал отдохнуть, да мне всё как-то недосуг было, то разводился, то сходился вновь, да всё без денег.

А у Вовки теперь шикарнейший обзор на океан из окна дома на островах. Он часто присылает мне фотографии со здоровенным блестящим голубым марлином, со страшной меч-рыбой, а то в обнимку с местными как дёготь рыбаками, которых он научил при отличном улове оттопыривать большой палец, оголять свои жемчужные крепкие зубы и говорить вместо «чииз» – «ващеее!»

Странно получилось, но когда я отдал проявить плёнку и напечатать фотографии спустя месяц со дня приезда (закрутился на работе), то на последней фотографии у дома я обнаружил вдруг на фото Гипнотизёра в допотопном пальто с облезлым воротником, кроличьей шапке, но с белом пятном вместо лица. Предъявил претензии. Распечатали фото вновь – без изменений. Тогда я отсканировал фото и посмотрел в редакторе на компе. Пусто. А на дне рождения у Стаса пятого мая показал фотографии ребятам. Бадхи сказал, что последнюю фотку он не помнит и никакого Гипнотизёра с нами не было. Стас ушёл в полный отказ, мол, он в то время был дома и никуда вообще не ездил. Вовка послушал меня внимательно, и когда я дошёл до Гипнотизёра, удивился.

– Ну, братух, как ты рыбу загипнотизируешь? Она долбанёшься на какой глубине ходит. Неее, тут никак.

А я ему:

– Минуточку, но ведь «Есть всё»!

Вовка улыбнулся мне со своей фирменной хитринкой:

– А вот эт другое дело! Пойдём тогда всечём, но только тихо, только тихо! И всё будет отлично, прекрасно, великолепно!

Начинал-то я как токарь-карусельщик. Только вот половина моя твердила всю дорогу: «У тебя ж техникум, среднетехническое, что ты железки всё крутишь?» И я, чтоб не нагнетать, в кадры зашёл, поговорил, заявление оставил. А как место первое освободилось, попал временно в снабжение. Тогда-то и закрутила меня другая карусель – похлеще, чем чугунную болванку на родном станке модели 1525 Краснодарского завода имени товарища Седина.

Меня в Ленинград послали в командировку. Петрович, снабженец наш главный, на больничном. Мне и говорят: «Давай, Соколов! Осваивай, Соколов! Ты парень пробивной, язык подвешен, бери водилу, дуй за трубами. Пустым не возвращайся».