– Га-га-а, давай помогу.

– Сам справлюсь.

Зайцеву не нравился Коровин, но видеться приходилось часто: гаражи их были рядом, почти соседи. Коровин был себе на уме и «за просто так» никому не помогал. У Зайцева же жена работала продавцом в городском универмаге, могла всегда «отложить по блату» или позвонить, пригласить с «чёрного хода».

– Да ладно, мне глянуть – раз плюнуть.

– Сам я хочу. В дороге, что случись, должен сам знать, что и как.

– Отвёз бы тогда на техстанцию, – Коровин не ожидал такого отпора и теперь не знал, как подступиться. Не уезжать ведь. В городе знали, что в универмаг завезли хрусталь, а жене Коровина хрусталь позарез был нужен.

– Так меня там и ждут, – буркнул Зайцев, заворачивая жиклёр.

– А ты на станцию областную вези. Я на днях там был по делам, смотрю – знакомая фи́зия. Этот, как его… Ну, у нас на заводе работал, ну? С Володькой Сухоруковым. Сменщик его. Ай, ну ё-моё! Полный такой, в очках. Только он теперь не полный, и очки другие, солидные. Я даже сразу не признал. Как его? Он теперь на станции вроде бога, луч солнца в тёмном царстве. В движках сечёт будь здоров. На слух неисправность определяет! Во как! Узнал меня тоже…

Зайцев бросил крутить, нахмурил лоб и предположил:

– Шахматист?

– Точно! Он!

– Извините! Не подскажете, на улицу Трудовые Резервы как проехать? Да, Трудовые Резервы. Второй? За светофором? Так. После? Не доезжая? Развернуться? Так.

– Стас, навигатор нарисовал, поехали. Нам дальше надо до следующего поворота.

– Так. Не доезжая до светофора, повернуть направо. Ясно. А улица Шахтёров? Пересечение Шахтёров с Трудовыми Резервами. Ага, значит, второй.

– Стас, маршрут уже проложен, поехали уже.

– Здание Сбербанка справа, перед перекрёстком? Значит, перед светофором поворот направо, здание справа. А двадцатый дом по Шахтёров случайно не знаете?

– Стас, время теряем, Стас! Георгий плачет, поехали.

– Кхы-кхы, Лен, значит, сейчас прямо до поворота давай.

– Стас, вот же, на экране маршрут.

В машине раздался голос: «Через двести метров поверните налево».

– Это – ерунда, не слушай, прямо давай.

– Стас, хоть скажи, зачем мы сюда приехали на ночь глядя?

– Лен, увидишь. Это пр-р-росто… нет слов! Я давно такую вещь искал. Это просто…! Вот здесь тормози. Алло, да, Владимир? Я подъехал. Двадцатый дом. Правильно? Угловой который. Скоро будете? Уже на светофоре? Я у дома подожду.

– Стас, ты надолго?

– Лен, пять минут. Сейчас человек подъедет.

– Тогда я Георгию воды куплю. Мы «Спар» проезжали. Георгий пить хочет. Моя умничка! Сейчас, сейчас водички купим и к бабушке поедем. Стас! Стас, слышишь, я сюда же подъеду, ты только не задерживайся.

Новопитерск занесло. Снег с небольшими промежутками валил второй день. Ночью подмораживало, днём таяло, что для марта, в общем-то, было нормально, однако предыдущую неделю стояла довольно сухая и теплая погода, так что человеческий мир понадеялся, а вдруг весна пришла окончательно. Но зима истерила, капризничала, как одинокая девушка в мужской компании: и вино ей кислое, и конфеты не её любимые, и музыка не устраивает, хотя сама-то понимает, что, как бы ни изворачивалась, ни выкручивалась, а все равно придётся… уступить, и если не вот этому сероглазому, что напротив (Март, кажется), то другому, голубоглазому Апрелю уж точно.

Так почти поэтически думал Стас на углу старого обшарпанного дома № 20 на перекрёстке улиц Трудовые Резервы и Шахтёров и курил кубинскую крепкую сигарету без фильтра в ожидании продавца с «Авито».

Не успел он докурить, как во двор завернула корейская расхожая машинка, остановилась в проезде между домами и через водительское окошко выглянуло улыбчивое бородатое лицо с выпученными карими глазками.

– Вы Станислав? Я во дворе сейчас запаркуюсь, а вы к третьему подъезду подходи´те.

Станислав добрёл по вяжущему снеговому болоту двора до подъезда, встал под козырёк, наблюдая, как низкая машинка пытается взять приступом наледь во дворе, тыкается мордой в высокие сугробы, буксует то и дело, и повизгивает в мартовской распутистой каше, словно вырвавшийся на волю беспечный молодой поросёнок.

Наконец машинка остановилась посреди двора, усталая и беспомощная перед силами природы, так и не одолев ни одного препятствия. Бородатый Владимир заторопился под навес, закуривая на ходу. Подошёл, встал рядом.

– Ну и погодка, почти час ехал с Урвáнки, – загоревал он, пытаясь найти общую тему и немного сблизиться с покупателем перед реализацией схемы «товар – деньги», хоть и стандартной, однако всегда волнующей людей, проводящих эту операцию без участия официального посредника, например, магазина.

– Сегодня ещё ничего, я вот вчера на полном приводе на светофоре не мог никак тронуться. Газ давлю, а машина стоит. Лёд! Буквально за десять минут обледенело, пока с работы ехал. Сплошняком лёд. Аварий на дороге с ума сойти сколько. Скорость десять километров в час. Сегодня хоть подтаяло, – Станислав как профессиональный покупатель принял продавцовы «ухаживания» и поддержал разговор, как и было принято в этих кругах.

– Ну что, пойдёмте? – отбросил в сторону сигаретный фильтр Владимир и повернулся к дверям подъезда.

…Квартира была на втором этаже в одном из домов, по легенде возведённом пленными немцами в то время, когда в этом краю разрабатывали новые шахты и угольные бассейны, закладывали химкомбинат и новую счастливую послевоенную жизнь. Когда людей не пугали никакие трудности: ни засуха, ни голод, ни военные «похоронки», и когда слово «Победа» ещё коротко и серьёзно выстреливало из губ и щекотало в горле и глазах, а на улицах таких вот небольших городков можно было запросто встретить празднично подвыпившего молодого фронтовика (ветерана, как принято говорить сейчас). Дома строили не на век, понятное дело (стены из шлакоблока, колкого, как стекло, – какой там век). Дома думали снести уже при Хрущёве, когда Станислава и в помине не было, когда только повстречались его молодые родители. При Брежневе по новому генплану на месте двухэтажек должен был вырасти громадный кооператив – это уж когда в соседнем городе с несоветским, сильно религиозным названием появился на свет новый житель огромной могучей страны, управлявшей почти всем миром. Были кое-какие планы и у тов. Горбачёва по преображению страны – в том числе и Новопитерска – до неузнаваемости. Собрались перестроить всё на новый лад, перекроить, ускорить и планы уже огласили, однако колёсики новой жизни закрутились не туда и даже не обратно, а как-то вбок, по гнилым оврагам да кривыми перелесками. Вместо новых домов на месте старых стали появляться всё больше супермаркеты, торговые центры и загородные особнячки «продолжателей перестройки». А эти двухэтажные домики в центре так остались стоять. И шёл им уже как бы не седьмой десяток лет. Время их не берегло: дожди и снега смывали со стен дешёвые белила, мороз и ветер снимали пластами штукатурку и кололи шифер на крышах. Домá время от времени красили и подмазывали, латали, как танки и самолёты во время войны – пару заплаток на фюзеляж и крылья, натянуть новые гусеницы, заварить дырки в броне, и снова в бой… уже с новым экипажем.

«Экипаж квартиры», куда вёл Станислава приятный бородач, только-только сменился в очередной раз. В шестидесятых умер первый хозяин квартиры, шахтёр-стахановец, осталась владеть жилплощадью его жена, Владимирова бабка, протянувшая до девяностых и заставшая даже посылки с гуманитарной помощью. После её смерти хозяйкой стала дочь – бородатого тётка. У неё вечно были нелады со здоровьем. Дотянула только до нового молодого президента. Радостно, с верою в новую Россию ходила голосовать. Схоронили её сразу после миллениума. В квартире осталась жить её дочка, то есть двоюродная сестра кареглазого продавца, державшая на местном рынке небольшую торговлю колготками и носками. Через носки познакомилась с марокканцем, учившимся в новопитерском «химдыме» правильно смешивать разные вещества и реактивы на благо своей далёкой родины. Закружил её чернокожий иноземец, выскочила она за него замуж и уехала в Северную Африку, где и запропала. Прислала пару писем. Сначала, мол, всё отлично, супер, новая жизнь, тепло, а года через три пришла открытка с верблюдом: «Умоляю! Пришли пятьсот баксов! Не могу выкупить паспорт! Нужно перебраться через границу, чтобы попасть в российское консульство!» И всё. И тишина. Денег у бородатого не было тогда. За квартирой долги огромные висели, за квартплату. Сестра ж уехала в новую перспективную жизнь, в старой всё бросила и ему только ключи успела оставить – пригляди. Он квартиру, конечно, сдавал, да. Родственников ведь больше нет, но что там за деньги – крохи. Курам брось – и то клевать постыдятся, это ж тебе не Москва, не какой-нибудь Кутузовский проспект. А сколько судов было, адвокатов! И всем плати. Сестра-то пропала с концами, и пока признали её по суду умершей, пока в наследство он вступил, кстати, тоже через суд… Ужасная волокита! И всем плати. Теперь хозяин квартиры – он, бородатый, а что делать дальше, пока не решил. С одной стороны, «двушка» почти в центре, а с другой – дом старый, однако ветхим не признаю´т и расселять жителей в новые дома не собираются, а «бакс» вон как скакнул, а дом послевоенной постройки, рассыпается весь, но рассыпается в центре города, местного индустриального гиганта. Станислав хотел сказать, что он-то уж знает, как жить в старом доме. Он-то уж пожил в таком, что никому не снилось, аж 1927 года постройки! И крышу перекрывал за свой счёт, и воду холодную через всю улицу из парка напротив к себе на этаж проводил и… Но они уже пришли.