На сходство русского платья с польской одеждой указывают также У. Кокс (1778) и И. Георги (1776): «Женщины придворные одеваются в так называемое русское платье, но оное весьма мало отвечает сему наименованию и есть паче утонченного европейского вкуса, ибо и сам вид оного больше на вид польского похож» (Георги 2005: 512). Однако они могли говорить как о польском платье в виде безрукавной накидки (например, на картине Ж. – А. Ватто «Полька», 1717), так и о полонезе. Этот фасон был чрезвычайно популярен в Европе в 1770-х годах. Полонез был составлен из двух отчетливо различимых слоев: верхнее платье с юбкой, присборенной и «поддернутой» в нескольких местах, покрывало нижнее (ил. 19 во вклейке).

В европейских модах идею двойного/распашного платья воплощает и другая модель – турецкое платье, robe à la turque (ил. 20 во вклейке). На гравюрах французских журналов 1780-х годов можно встретить множество изображений таких туалетов: богато украшенных, как правило, светлых цветов, верхняя часть которых с короткими рукавами. Еще в петровское время турецкий костюм «участвовал» в реформе мужского платья. Венгерское платье, принятое за образец и называемое немецким, испытало на себе огромное влияние турецкого костюма (Tarassova 2013).

Русское платье в 1790-е годы несет на себе отпечаток английских мод. Это особенно заметно при сравнении портрета великой княжны Елены Павловны кисти Д.Г. Левицкого и автопортрета с арфой Р. – А. Дюкре (1791). Художница одета в платье, очень похожее на костюм великой княжны, который, по нашему мнению, можно считать русским платьем. Сходство костюмов объясняется тем, что творчество императрицы проявляется даже в «изобретении» названий моделей: она называет русским такое платье, которое, за исключением нескольких особенностей, похоже на польское платье 1770-х годов и на английское платье рубежа 1780–1790-х годов. С конца 1780-х годов английские платья чрезвычайно распространены во всей Европе. Им свойственна естественная линия кроя, простые, преимущественно отечественные ткани, небольшое количество украшений (ил. 21 во вклейке). Но при русском дворе английские платья никогда не появляются; не потому ли что здесь аналогичные модели называются русскими платьями?

Перенимая и переименовывая чужие моды, улучшая их в собственных интересах, российская императрица поступает в духе времени. Это доказывает следующий отрывок из Magasin des modes nouvelles: «Невозможно отрицать, что моды наших [французских] дам сегодня носят практически во всех странах. Заметим, впрочем, что на самом-то деле француженки лишь возвращают заимствованное. Не одолжили ли они, менее чем за два года, моды у полячек, англичанок, турчанок и китаянок? Сегодня они одалживают моды у испанок. Правда и то, что француженки преобразуют исходные моды в нечто лучшее. Для точности можно даже сказать, что они заимствуют только названия. Потому что, когда француженки копируют, в действительности они исправляют и улучшают. Они не подражают – они пересоздают. Слишком буйное и плодотворное воображение не позволяет им неотступно придерживаться взятой за образец иностранной модели, они переосмысляют ее – и уже больше не нуждаются в ней. Одним словом, француженки становятся наставницами тех, кто претендует на авторство мод. Этот особый французский талант хорошо виден на примере современных испанских головных уборов, так же как ранее – в польских платьях, английских шляпках, турецких чепчиках и китайских токах» (Magasin des modes nouvelles 1786: No. 6, 41–42).

Вид русского платья по всем статьям отвечал общей идее современного костюма тех лет, следуя в своем развитии за европейской модой. Русское платье было «космополитичным», хотя его название должно убеждать в обратном. Вводя такое русское платье, Екатерина II в действительности претворяла в жизнь идеи Петра I, реформировавшего национальный костюм в пользу иностранного платья.

Наряду с русским платьем во второй половине 1770-х годов придворный гардероб пополнился нарядом, называвшимся «сертук и шляпа». В такой одежде появлялись и сама императрица, и ее придворные дамы. В четверг на Страстной неделе в 1779 году им впервые предписаны «сертуки и шляпы». А 27 апреля 1780 года, в годовщину рождения великого князя Константина Павловича, первый раз упомянуто о том, что императрица изволила появиться в сюртуке и шляпе после полудня. Согласно другой записи, примерно год спустя, 22 сентября (годовщина коронования) 1781 года, она оделась «в сертук и чепчик»; наверняка, речь шла об аналогичном наряде.

Публикации в прессе позволяют отождествить этот фасон с рединготом (ил. 22 во вклейке). «Рединготы или дамские сюртуки» нередко упоминаются в газетных публикациях о модах (Московские ведомости 1787: № 6, 51). Редингот – разновидность мужской верхней одежды, появившаяся в женском гардеробе не позже 1768 года: Le courrier de la mode (1768) объявляет рединготы модной новинкой. Редингот застегивался на пуговицы спереди, отличался большим воротником; его носили с непышной юбкой другого цвета. Разительное отличие этого наряда от прочих состояло в том, что он выглядел сдержанно, не предполагал богатой отделки, вышивки или аппликаций. Весьма вероятно, что были распространены рединготы местного пошива. Приталенный длинный сюртук требовал точной портновской работы. Из «Московских ведомостей» можно узнать, какая ткань была популярна для сюртуков в 1795 году: некто Бер объявлял в продаже «полусукно волнистое по 250 к., казимир полосатый и клетчатый по 350 к., то же полосатый с шелками для Дамских сюртуков по 375 к.» (Московские ведомости 1795: № 29, 693).

В этот период «сюртук» играет роль полупраздничного костюма, тогда как русское платье используют в особо торжественных случаях. В сюртук переодевались после полудня, если с утра было положено русское платье. В 1780–1790-х годах формулировка быть «в сертуке(-ах) и шляпе(-ах)» упоминается по отношению к императрице и придворным дамам тридцать два раза, причем для императрицы и великой княгини пик ношения сюртука приходится на 1782–1783 годы, а для дам – на 1788–1789 годы. Публикация модного журнала подтверждает информацию из Камер-фурьерского церемониального журнала: ее автор упоминает сюртуки наряду с русскими платьями и описывает случаи, по которым их полагается носить. «Для выездов на партикулярные балы, на свадьбы и тому подобн[ое], употребляются: сюртуки без фраков [то есть без длинных пол]… 3) Для выезду в Клуб и в Воксал [публичное увеселительное заведение]… сюртуки с фраками… и род Туркезов [турецких платьев]» (Магазин мод 1791: Май, 123). В заметке описаны возможные расцветки сюртуков, ткани, особенности отделки и украшений, а также аксессуары.

В ансамбле «сертук и шляпа» шляпа была тем оригинальным предметом, который создавал индивидуальный образ. В этом российские придворные дамы вполне следовали логике европейской моды. Однако указ 1782 года налагал ограничения: «на голове уборы носить не выше двух вершков, разумея от лба» (ПСЗ 1830б: 713).

Дезабилье как придворная одежда впервые встречается в 1789 году; в течение 1791 года его носили исключительно на Эрмитажные вечера. До 1793 года оно упоминается периодически как элегантное неформальное одеяние. Если дамам предписано дезабилье, мужчинам предлагалось прибыть во фраках или кафтанах.

Эта модель одежды в модных изданиях известна под названием «неглиже». В самом начале 1790-х годов неглиже – исключительно модный фасон, впрочем, далеко не новый. В 1768 году определение ему дает «Любовный лексикон»: «французский манер одеваться… его притворный беспорядок открывает некоторые прелести, закрывает недостатки, одним словом, все лучшее еще лучшим делает». Еще на полстолетия раньше о неглиже как одежде кокеток пишет П. де Мариво (Marivaux 1988: 28).

Иногда можно встретить указания на то, что «неглиже» называли «обыкновенное платье». По всей вероятности, в разные годы это именование обозначает разные наряды, и нужно ориентироваться на контекст, чтобы уяснить, чему соответствует в рассматриваемый период понятие об обычном фасоне. Так, например, 6 августа 1781 года камер-фурьер делает запись об «обыкновенном платье» императрицы, очевидно, имея в виду «сюртук». Позже, 13 февраля 1794 года, предписывается на вечер «в тот Эрмитаж собираться в обыкновенном, в каком кому угодно кроме маскарадного платья». А запись 6 февраля 1795 года в Камер-фурьерском журнале уточняет, что означает «обыкновенное платье»: «…дамы в греческом, а кавалеры во фраках» (КФЦЖ 1795: 147).