— Но? — спросил Ганнибал, никак не комментируя ее слова.

— Но какая-то часть меня хочет его, несмотря на все доводы рассудка.

— И в этой битве разум побеждает. За торжество и утрату.

Они чокнулись бокалами, и, пригубив вина, Алана хмыкнула:

— Если бы не ты, празднование могло никогда не состояться. Иногда мне кажется, что только твоя поддержка удерживает меня от самого глупого поступка в моей жизни.

Ее слова ударили неожиданно больно и обидно. Одно дело — чувствовать хаос из желаний и противоречий и понимать, что лучше не разбираться с ним, а просто не быть вместе. И совсем другое — слушать признание отстраненно, как обычный человек. Без ее эмоций Уилл слышал одни лишь отговорки и пустые оправдания. Чего она на самом деле боялась?

Себя, очевидно. Страсть, желание или влюбленность делали ее уязвимой, слабой и одновременно пробуждали в ней чувство собственности, будто она была его хозяйкой, и только она могла решать, будут ли у него отношения и с кем.

Она решила, что сдается и что терапия ему не поможет. Почему? Ответ прост. В ее жизни появился Ганнибал: успешный, обаятельный, для сравнения — с самым крепким психическим здоровьем человек, на которого Алана равнялась еще со времен учебы. На самом деле — фикция, образ, фасад, который привлек ее, и она не желала знать, что за ним скрывается. Она предпочла быть слепой, жить с идеей, а не с настоящим Ганнибалом.

Уилл же рассказал ей все. Образы из прошлого, видения, даже об Элайдже и какой срыв последовал за этим. Она знала его и отвергла. Чувство вины отражалось на ее печальном, красивом лице, и Уилл, не в силах смотреть на нее, встал из-за стола и ушел на кухню, откинув видение.

Он зашел в винный погреб и, взглянув на тайный проход в досках, болезненно усмехнулся. Даже смешно. Интересно, знает ли она теперь? Каково быть единственной, кто собственными глазами видел, кем является Ганнибал Лектер? Поэтому она посоветовала ФБР обратиться к Уиллу? Чтобы восстановить справедливость и отомстить?

Сам Ганнибал, конечно же, не лучше. Умышленно показал именно этот момент, разыграл, как по нотам, будто эмоции и мысли Аланы были лишь струнами или клавишами музыкального инструмента. Не простого, но все еще доступного мастеру своего дела. Напомнил, как сильно он и Уилл отличаются от обычных людей, насколько они одиноки. Ганнибалу осталось лишь прийти в роли утешителя, чтобы, наконец, заполучить уже готовое блюдо с доверием Уилла на тарелке с голубой каемкой.

Уилл достал «Domini Veneti» — вино Шираз, красное полусухое, всего лишь две тысячи девятого года, молодое и богатое, в купаже с добавлением черной смородины и специй Мурведра. Рискованное, своеобразное, Ганнибал взял его специально для Уилла и этого вечера — уникальному ужину нужно уникальное вино.

Он вернулся в пустую гостиную, только сейчас заметив, что некоторое время уже слышал звонкую мелодию клавира, изящную, тонкую, насыщенную. В один момент тишина, а в другой — шепот музыки уже набирает голос. Каждая нота не задерживалась, звучав коротко, но неспешно, выводя нежные, мечтательные пируэты. Иногда проскальзывала минорная печаль и плавные грустные переходы, будто плакалась чья-то душа — видимая, осязаемая и одновременно неуловимая как дым. Исполнение выходило медленным и прекрасным, очень томным. Одна и та же тема повторялась в тысячах вариаций, ноты озорно скакали вокруг и замедлялись, создавая красочно-сложную и непредсказуемую мелодия, изменяющуюся будто по капризу души и возвращающуюся в начало — круг, цикл и бесконечность.

Голоса повторяли друг за другом, отставали, выбивались вперед, изменяли мелодию на свой лад, и уследить за ними казалось практически невозможно. С низкого регистра вверх, с верхнего на середину, с середины — вниз, и попробуй поймай за хвост и разбери их чистое, заигрывающее звучание. Ганнибал любил вариации Гольберга, и они часто доносились из комнат дворца памяти, однако сейчас они будто возвещали о чем-то.

Налив вино в бокал, Уилл накрыл на стол и сел на прежнее место. Воспоминания шептали, как тихий прибой у залива, но он не обращал внимания, расстроенный и задумчивый. Первый глоток вышел на полный рот, и Уилл от неожиданности замер, ошеломленный букетом. Горячее, фруктовое вино со сложной, мускулистой структурой, а от перечного привкуса показалось, что он глотнул жидкий огонь. Мясной аромат дичи и кожи быстро улетучился, оставив после себя более мягкий оттенок ягод. Уилл прикрыл глаза от наслаждения.

Он очень долго не решался сделать второй глоток, и, когда снова открыл глаза, Ганнибал уже сидел напротив. Темно-серый костюм, пунцовый галстук, завязанный двойным виндзором в темный, почти сливающийся узор пейсли, и рубашка цвета бургунди. Приглушенный свет, только свечи на камине горели ровным огнем. Ганнибал украсил стол черными перьями и насыщенно-фиолетовыми лепестками аквилегий. В середине композиции лежал молочно-белый череп маленького ягненка с веточкой гипсофилы с крохотными, трогательно-нежными соцветиями, похожими на пушистые облачка.

Ганнибал приложил бокал к носу и вдохнул, покачивая черное, как нефть, вино — красный цвет неуловимым блеском мелькнул на дне, когда он поднял бокал и пригубил.

— Это было не слишком честно, — заметил Уилл, выгнув бровь.

— Честность относительна, как и реальность субъективна.

— Ты честен со мной?

— Наше подсознание зачастую оберегает нас от правды: о самих себе и о близких, иначе мы сошли бы с ума. В оправдание Аланы могу сказать, что, когда перед ней встал выбор, страх не выиграл в битве за ее совесть. Потому от нее пришлось избавиться.

— Что ты с ней сделал?

От взгляда черных глаз исподлобья или вина на голодный желудок, но Уиллу вдруг стало жарко, и кровь прилила к лицу. Губы покалывало, но он не был уверен, от чего: от перечного жара или от того, что Ганнибал молча смотрел, как Уилл нервно увлажнил губы языком.

— Расскажи, что ты почувствовал, когда был с Рендаллом в лесу.

Ганнибал хотел услугу за услугу, не собираясь открываться первым.

— Я… ощущал его на расстоянии. Мне даже не нужно было видеть, где он, я просто знал. Будто смотрел во все со стороны.

— Но что-то изменилось, когда он напал на Эбигейл.

— Да.

— Что произошло? — видя, что Уилл не хочет об этом говорить, Ганнибал решил его подвести к ответу: — Зверь лежал на земле, поверженный, как великий Колосс. Эбигейл подошла, чтобы проверить, мертв ли он, и Рендалл напал на нее из укрытия. Ты не почувствовал его. Почему? Рендалл хотел убить Эбигейл. Ты думал, что перехватишь его желание и захочешь убить ее, Уилл? Потому перестал прислушиваться?

— Да.

— Тебе пришлось прикоснуться к нему. Смерть могла быть быстрой, перелом шеи, и все было бы кончено. Но ты душил его голыми руками.

От воспоминания волосы по всему телу встали дыбом. Уилл подавил дрожь, осторожно скользя пальцами по ножке бокала. Он думал о том, как с силой сжимал горло Рендалла локтем, чувствуя биение его сердца, его жажду, голод, желание, и непроизвольно поглаживал гладкий хрусталь.

— Я не хотел его убивать.

— А Эбигейл? Хотя бы на секунду — вонзить в нее зубы, ощутить горячую кровь во рту?

Уилл слишком долго смотрел в пустоту, не мигая, и влага выступила на глазах. Он зажмурился и когда ответил, то голос прозвучал глухо и с придыханием:

— Хотел.

Блеск свечей больше не отражался в черных глазах Ганнибала, поглощенный абсолютной тьмой. Он медленно облизнулся, будто его мучила жажда, которую нельзя было утолить водой или вином.

Странно, чем дольше они находились вдвоем, тем меньше ужин имел отношение к еде. Уилл взял тарталетку с подноса и, немного помедлив, положил в рот целиком. Теплое тесто хрустнуло под зубами, как хрупкие птичьи косточки: чуть солоно от каперсов, дразнящая острота красного лука и сладко-кислое послевкусие корнишонов. Основная мясная нота сгладила переходы и нежно растеклась во рту, открывая за собой видения.

Честное сердце Зверя, умеющего любить преданно и искренне, выбравшее себе пару и желавшее быть с ней до конца своих дней. Так и случилось. Он подарил Эбигейл самое дорогое: дух охоты, ночной ветер, открыл силу и мощь, ее возможности, и, если для этого нужно было умереть, он был готов.