— Я не могу ходить? — спросил он, обернувшись на своего провожатого.

— Можешь. Не далее как вчера я поймал тебя в гараже в одном нижнем белье. Я не против, но, боюсь, ты можешь простудиться, если не будешь одеваться как следует.

— Но сейчас не могу, — Уилл провел рукой по колену, и ощущение пальцев было далеким, как будто его ноги решили поспать еще отдельно от него.

— Раны были серьезными, даже тебе потребуется время, чтобы полностью оправиться.

— А ты?

— Я в полном порядке. Ты взял на себя весь урон.

Его привезли в странное помещение, где все поверхности были украшены самодельными гнездами из тонких веточек, птичьими черепами, костями и перьями. Зеркала были занавешены тканью, как на похоронах. Горели свечи по углам, и их света хватало, чтобы видеть в мягких тенях.

— Это место реально? Или я умер, и это твой дворец памяти?

— Дворец наш, Уилл, уже очень давно, — Ганнибал наклонился к нему и заправил салфетку за воротник. — Скажи, это имеет значение? Я могу подвести тебя к окну, и ты все увидишь, но подумай, действительно ли это важно? Что будет, окажись там лишь гладь океана? Или вид на лес, самый обычный, с шоссе, людьми и огнями города? Ты захочешь уйти? Тебе важно, что ты можешь уйти? Что изменится, Уилл?

Он долго смотрел ему в глаза цвета темного виски, Ганнибал ждал.

— Ничего, — с удивлением признался Уилл, поправляя салфетку. — Умираю с голоду.

Ганнибал приблизил его кресло-каталку к столу, и перед ним открылся пир от края до края, изобилующий фруктами, блюдами и цветами, съедобным каскадом спускающимися к их пустым тарелкам. Ганнибал сел рядом, через угол, и ответил на его взгляд теплой улыбкой.

Человеческий глаз просто не мог справиться с каждой деталью на их ужине, будто это была ожившая картина Босха. Уилл мог бы часами любоваться фиолетовыми и черными цветами, обсидиановыми перьями с иссиня-черным отливом на скатерти цвета королевской сирени в мелкие золотые цветы и блеском семян граната в мигающем свете свечей.

Все воспоминания из его прошлого стали картиной, написанной художником по имени Жизнь, и Уилл теперь видел ее всю от начала и до конца, ибо больше не был рабом воспоминаний.

— Bon appetit, — произнес Ганнибал и взял в руки вилку и нож.

Эпилог

Отпуск в Италии прошел для Джека в ностальгии. По тому, как он встретил жену, как прошло их первое свидание, как она вышла к нему навстречу в церкви вся в белом, и у него перехватило дыхание. Он жил тогда, а сейчас он мог лишь вспоминать о ней и отчаянно тосковать. Он будто замер в ожидании, когда она вернется, будто это был длинный отпуск или командировка, и вот-вот уже застучат ее каблуки, и ее аромат наполнит комнату.

Белла не верила в бога. Значило ли это, что они не встретятся? Или ему стоит совершить самоубийство заранее, чтобы уйти к ней в чистилище? Или ей уготовлен ад? Джеку не нужен был рай без нее, а уж бог, который заключит его прекрасную Беллу в аду, и подавно. Он найдет ее, обязательно найдет, где бы она ни находилась.

Он не знал точно, зачем приехал. В Палермо, в церкви, где священник утверждал, что видел двоих джентльменов, очень похожих на Ганнибала Лектера и Уилла Грэма, не случилось никакого преступления. Их просто видели вместе. Здесь. Сидящих на этих самых скамейках. Они просидели целых три часа, а затем растворились в толпе, как в воду канули. Ни один из агентов и итальянских полицейских не смог их обнаружить. Были ли они здесь на самом деле? Или священник обманул их, желая получить вознаграждение от ФБР?

Будто они приходили попрощаться. Или Ганнибал передал весточку Джеку, как белый кит Моби Дик, мелькнувший на горизонте для Измаила. Как напоминание о былой схватке и чудесном избавлении от смерти.

Джек помнил.

Это все, что у него оставалось.