— Провались ты со своими суретами! — с досадой проговорила Хадиша и снова опустила голову на сложенный бешмет, но тут же вспомнила, что в прошлый раз разъездной фотограф увеличил старую фотокарточку соседки Акшай, снятую еще в молодости.

«Совсем из ума выжила чертова баба! — заругалась про себя Хадиша. — Нынешней молодежи подражает и свой портрет рядом с карточкой старого Куракбаса на стенку повесила. Срам! Да еще вышитые полотенца набросила на рамки. Тоже мне, модница нашлась!» Сколько бы ни ругала Хадиша соседскую старуху Акшай, но все же встала с уютного ложа, не переставая, правда, вздыхать при этом. У ней и у самой было дело к бродячему фотографу, который все голосил на улице. Продолжая ворчать на старуху Акшай, Хадиша стала собираться. Она давно хотела увеличить старую карточку Максута, снятого в военной форме. Единственная фотография. А потом Максут пропал без вести. Ей все не удавалось вырваться в районный центр. Приезд «бродячего» фотографа, как она называла работника быткомбината по старой памяти, оказался кстати. Где уж ей бегать, как юной девчонке, когда скрипят и ноют колени и каждый шаг причиняет боль! А как ломит поясницу, кто бы знал! Говорят, это сказывается то время, когда обожженными ступнями мерила раскаленную землю, когда посиневшими ногами месила холодную глину, когда этими же многострадальными ногами стояла часами в ледяной воде, чтобы только напоить всходы свеклы. То время сказывается, военное… А вода была горная, студеная. А свекла была, как дитя, и заботы ждала от женщин.

«И чего я разворчалась, — подумала Хадиша. — Ищущему попадается спрашивающий. Лежу себе, посапываю, а он-то сам и явился».

Она откинула крышку старенького сундука и достала со дна его картонку с наклеенной фотокарточкой Максута. Единственная эта карточка была завернута в чистую тряпицу. Аккуратно развернув ее, она, щурясь, посмотрела на мужа. И показалось ей, безумной, что муж в этот миг переступил порог ее дома. Губы женщины побелели серым налетом, стали пепельными. А перед ее глазами стоял смуглый, плечистый джигит с открытым и высоким лбом, спокойными и умными глазами.

Это была еще довоенная карточка. Максут участвовал в боях под Халхин-Голом, был кавалеристом. Когда он вернулся в аул, то приводил в восхищение односельчан искусством джигитовки. Люди прицокивали языками, видя, как он летит под брюхом лошади вниз головой, делает стойку в седле на полном скаку, танцует на крупе лошади. Слава о парне полетела по аулам. Тогда-то и встретилась с ним Хадиша…

— О жизнь! — вздохнула Хадиша, бережно вытирая рукавом фотокарточку. Завидев хозяйку, вскочил на ноги Майлаяк, гремя цепью. Язык пса свисал чуть ли не до земли, а бока ходуном ходили. Виляя хвостом, он жалобно заскулил, вымогая подачку. Но, увидев в руках Хадиши не съестное, а какую-то бумажку, пес потерял к ней всякий интерес, зевнул и принялся ловить зубами собственный хвост. Пес закрутился волчком, ловя какую-то надоедливую муху. Он щелкал зубами впустую, обнажая клыки.

Фотограф долго смотрел на фотокарточку и наконец спросил:

— Сынок твой, а, мать?

— В своем ли ты уме? — возмутилась Хадиша. — Это мужик мой.

— А-а, я-то подумал, твой сынишка, — смутился фотограф.

— А ты не думай. Это Вредно для твоих мозгов на такой жаре. Тоже мне, мыслитель! — резко, как щелчок капкана, выстрелила Хадиша. — Увеличить требуется. Сделай хорошо, понял? Да смотри, не потеряй!

Хадиша не была грубой, особенно с людьми незнакомыми, но тут она не сдержалась. Ее задело, что она уже стала старухой, и Максута принимают за ее сына. Не зря говорят казахи, что седеть надо вместе супругам. А Максут остался молодым. Даже в ее памяти.

Фотограф сначала обиделся было, да потом вдруг понял, что вечно открытую рану разбередил у этой старой женщины. Он с легкой улыбкой посмотрел на Хадишу и сказал:

— А есть у тебя карточка, где вы с хозяином вместе снимались?

Но и этот вопрос пришелся женщине не по душе, чем-то кольнул ее.

— Ох и болтун же ты, я вижу! Бог знает о чем спрашиваешь! Нету! Нету такой карточки у меня! Все собирались съездить сфотографироваться. Дособирались, что война началась. В наше время молодые не фотографировались в обнимку да не рассылали снимки родным, как билет на коллективную пьянку, что свадьбой стала считаться. Это сейчас хорошо. Судьбы свои навечно и впервые на карточке связывают.

Фотографу почему-то стало жаль Хадишу. Он еще раз посмотрел на фотокарточку молодого мужчины в Военной форме и спросил:

— А у тебя в доме есть карточка, где ты совсем молодая?

Молодухи с детьми, старушонки, окружившие фотографа, смотрели на него с удивлением: «Зачем ему девичья карточка Хадиши?»

Хадиша молча протянула руку за фотокарточкой Максута. Подождала.

— Зачем тебе понадобилась моя девичья карточка? Не фотографировалась я отдельно. В сундуке валялась одна, где мы с подружкой сняты еще в девках. Кто знает, может, до сих пор и лежит. Кому она нужна? — вздохнула Хадиша.

— А ты принеси-ка мне ее, — попросил фотограф.

— Вот пристал! Да зачем она тебе? — удивилась старуха, не замечая, что все еще стоит с протянутой рукой.

— А ты принеси сначала. Потом посмотришь.

— Далась я тебе, дураку! — в сердцах сказала Хадиша. — Ты уж лучше эту увеличь!

Но фотограф заупрямился:

— Принеси свою сурету!

— Эх, сразу видно, что упрямый. Как вобьет себе в башку что-нибудь, так и не отступится, пока своего не добьется, — засмеялась Хадиша и пошла домой, послушная, как девчонка. Вскоре она уже вернулась с карточкой.

Фотограф оценивающе посмотрел на улыбающихся юных подруг, затем на молодого Максута, почесал затылок и коротко кивнул. Посмотрев на Хадишу, он покачал головой.

— Что? Не похожа? — встревожилась вдруг Хадиша. — Или не веришь? Вот, смотри, это — я, а рядом — подруга моя Улбосын. Вместе росли. За одной партой сидели. В одном ауле жили, да только она раньше меня вышла замуж. Незадолго до ее свадьбы сфотографировались. Видишь, смеемся. Не знали еще, что нас ждет, какие великие испытания. Не могу сказать, что Улбосын счастлива. Ушел и ее муж на войну, а обернулся «похоронкой». Сын остался единственный. Вырос парень, джигитом стал, кормильцем и опорой матери. Что ж, и это счастье! Место отца заступил, не дал погаснуть огню в его очаге.

Фотограф смотрел на стоявшую перед ним старуху, с изрытым морщинками лицом и старался найти в ней сходство с веселой девчушкой, что была на снимке. Только живые искрометные глаза были, казалось, те же…

Через неделю крошечный «Запорожец» фотографа снова пропылил по аулу и остановился на старом месте. Он уже успел принять вид бывалого путешественника. Фотограф выполнил все заказы колхозников. К великой радости людей, он тут же роздал их на руки.

— Ой-бой! Да ты здесь просто городской щеголь! — восторгалась одна.

— Да и ты красавица писаная! — хохотал тот в ответ.

Фотограф был лакировщиком действительности. Людей, изображенных на старых фотокарточках, он, невзирая на лица, наряжал в моднейшие куртки и респектабельные смокинги. Если ты раньше фотографировался в бешмете, чапане или чекмене, то теперь перед глазами односельчан представал чернофрачным дипломатом, правда, стриженным под полубокс, или элегантной светской леди в косынке.

С трудом передвигая изувеченные ревматизмом ноги, пришла сюда и Хадиша. Фотограф молча вручил ей большую фотографию, наклеенную на картон. Хадиша сначала не узнала. Она вытерла платком пот с лица и снова взглянула на фотокарточку, держа ее на расстоянии. Бровь ее удивленно поползла вверх. Она растерянно моргнула и впилась глазами в это чудо. «Ах, господи! Да что это такое?» — шептала она про себя. Люди столпились вокруг и молчали растерянно.

— Ха! Ты ли это, Хадиша? — вскричала, наконец, ехидная Акшай. — Что же это муженек твой на тебя и не смотрит? Поссорились вы, что ли, перед тем, как идти к фотографу?

Именно эти слова хотела сказать фотографу Хадиша, но теперь сдержалась.