За это я получил дубляж. Ранее меня приговорили к обыкновенной ссылке, а теперь наказание удваивалось. Я провел на каторге уже пять лет. Через год я мог бы стать «либерэ». Либерэ, правда, еще не совсем свободный человек, но он уже может работать под надзором в городке и, по крайней мере, свободен от цепей Словом, вместо оставшихся двенадцати месяцев меня ожидали двенадцать лет. Ты не можешь себе представить, что это значит.
Меня отправили на Чертов остров, и тут началась жизнь, которую и жизнью-то назвать страшно. Бежать с этого острова невозможно Пытались многие, да только никому не удавалось. Можешь ты себе представить, что это такое — быть погребенным заживо? Изнурительная работа, постоянно в цепях, климат убийственный Где-то далеко жизнь идет дальше без тебя. Где-то далеко люди живут, любят, пьют вино, в Ирландии растет зеленая трава, на лугах пасется скот, и все это без тебя!
О тебе просто забыли. Ты пропал без вести, тебя вычеркнули из памяти, а в один прекрасный день закопают в землю, не пролив над могилой ни единой слезы.
При дубляже никаких скидок и амнистий не полагается. Я еще жил и в то же время был, по существу, уже мертв. Любая попытка к сопротивлению или неповиновению удваивала срок наказания Лучше всего было бы попросту наложить на себя руки. Я дошел до точки.
Мак-Интайр умолк. Он опустил голову и долго смотрел себе под ноги. На баке стало прохладно. Набежавший ветер трепал края тента. Я чертовски устал и охотно отправился бы спать, но самое интересное было еще впереди. Я свернул по второй сигарете. Затянувшись раз — другой, Мак-Интайр продолжал:
— Немного оставалось среди нас тех, в ком тлела искра мужества, кто верил еще в возможность побега. Я не знаю, видел ли ты когда-нибудь в атласе, где находится Чертов остров. Вряд ли ты разыщешь его. Это высохший каменистый обломок, столь хитро запрятанный в океане, что никому и в голову не придет, будто там могут жить люди. И все-таки я решил бежать. Я уже говорил тебе, что плаваю, как дельфин. Но в водах кишели акулы, и не было ни малейшего шанса уклониться от встречи с ними на длинном пути до материка. Они кружили вокруг острова, мы постоянно видели, как их треугольные спинные плавники режут воду
Снова замолк Мак-Интайр. Я сидел на кнехте и пытался представить себе ирландца в арестантской одежде.
— Тебе не понять, — заговорил он после паузы, — что испытывает человек, лишенный малейшего права быть самим собой. В пять утра начинался наш каторжный труд, а в пять часов пополудни нас снова запирали. И вот однажды на моем горизонте забрезжил луч надежды. Одному моему товарищу по несчастью, Туру Нордстранду, медвежьей силы шведу, передали тайком с воли записку, где был изложен план побега. План самый авантюрный, шансов у нас было — один из ста Но этот один шанс все-таки был! У шведа в Сан-Франциско жил родственник, который решил помочь моему тюремному приятелю. «Ты такой же сильный, как я, — сказал мне Тур, — а путь, что предстоит нам преодолеть, под силу только таким парням, как мы».
План был следующий: голландское каботажное судно, капитана которого сумели подкупить, должно крейсировать у границы территориальных вод, подобрать нас и доставить в Венесуэлу. В назначенный день у Чертова острова бросает якорь шведский лесовоз. Разгружать его посылают, конечно, каторжников «Голландец» в этот день ожидает нас в море, а мы должны вплавь добраться до него Для защиты от акул нам следовало обзавестись большими ножами.
Нам часто приходилось разгружать и нагружать на рейде суда. Для этой работы выделяли только самых сильных и выносливых арестантов. Тур Нордстранд и я всегда старались попасть в такую группу. Это была единственная возможность побыть хоть немного без цепей. Мы рвались к ней, хотя и знали, что придется перетаскивать под палящим солнцем уголь в пыльные трюмы или крячить тяжелые бревна.
Словно в лихорадке, ожидали мы дня своего освобождения. С большим трудом нам удалось изготовить из крепкого шинного железа два длинных ножа. На это ушло два месяца. Инструментом служили наши цепи, наковальнями — камни или железнодорожные колеса. День и ночь мы били по железу, пока не получились два клинка длиной по сорок сантиметров.
Чтобы лучше держать нож в руке, я приспособил к сосновой рукоятке поперечину. Оружие имело форму креста, и теперь по этому признаку я узнeq \o (а;ґ)ю ЕГО. ОН будет носить мою метку, пока не погибнет. ОН рыскает с этим крестом по морям, ищет меня. Я отметил ЕГО навсегда!..
Мак-Интайр вскочил и схватился за стойку тента. Руки его дрожали, в глазах снова вспыхнул огонек одержимости, взгляд блуждал по темной глади моря. Мне стало страшно. Чем мог закончиться наш ночной разговор? Я попытался успокоить ирландца, но он грубо оборвал меня:
— Слушай! Ты все поймешь, когда я докончу свою историю! Только прошу: верь мне, даже если она будет казаться совершенно неправдоподобной…
Мы держали ножи на теле днем и ночью. Поистине труднейшее дело — скрыть это длинное оружие от глаз стражников. И вот наступил долгожданный день. Черный фрахтер бросил якорь по ту сторону мола. Не пробило еще и четырех, как нас стали распределять по работам. От страха, что меня могут не назначить на разгрузку, я истекал холодным потом. Когда подошла очередь и стражник какое-то мгновение нерешительно разглядывал меня, я от волнения чуть было не упал ему в ноги. Но наши с Туром мускулы решили дело.
Нордстранд и я были в первой партии, отправленной на баркасе к фрахтеру. На нас еще были цепи: снимали их всегда уже на борту. Когда мы приблизились к пароходу, я увидел, что на корме его развевается шведский флаг. Итак, все шло по плану Как сейчас помню, это было двадцать третьего января. Мы вскарабкались по трапу на палубу И только на борту с нас наконец сняли цепи.
В полдень баркас пришел снова и привез нам в вонючем котле обед. Охраняемые четверкой вооруженных до зубов французов, мы сидели на люке и ели, с волнением обшаривая глазами море. Придет ли голландское судно? Тур Нордстранд украдкой ткнул меня в бок и незаметно качнул головой в сторону. Теперь увидел и я. У самого горизонта отчетливо была видна черная тонка. От волнения у меня задрожали руки. Работая на палубе, мы с трудом подавляли возбуждение. Лишь бы только не выдать себя! И каждый раз, когда мы осторожно поднимали головы и как он ненароком бросали взгляд на сверкающую поверхность моря, черная точка становилась все больше. Это мог быть только наш «голландец».
Можешь ты себе представить, какое в эти мгновения у меня было состояние? Вот-вот я должен был начать действовать, а там уж пан или пропал! Судна приблизилось настолько, что до него можно было добраться вплавь. Тур Нордстранд доложил надсмотрщику, что ему необходимо справить нужду. К нему тотчас же присоединился и я. Об этом мы сговорились заранее. Гальюн был расположен по правому борту, со стороны, обращенной к открытому морю. Мы прошаркали по палубе, как загнанные вьючные животные. Караульный следовал вплотную за нами. Я протянул руку к дверной задвижке. Стражник внимательно следил за моими движениями, и чувство опасности на секунду оставило его. В то же мгновение Тур Нордстранд кошкой бросился к нему и точно рассчитанным ударом кулака свалил с ног. Не успел караульный упасть на палубу, как я подхватил его. Мы втолкнули француза в гальюн и заперли там. Ключ полетел за борт.
Мы кинулись к фальшборту. Шведские матросы заранее привязали к нему трос, свисающий прямо в воду. Видно, дядюшке Тура Нордстранда пришлось-таки здорово раскошелиться, готовя побег. Бесшумно скользнули мы в воду и, вкладывая в гребки всю силу, поплыли, норовя поскорее убраться подальше от парохода. Ружейный салют «в нашу честь» мог раздаться в любой момент. И тут неподалеку показался спинной плавник голубой акулы. Словно сабельный клинок, резал он воду. Гадина описывала вокруг нас широкие, но от раза к разу все более сжимавшиеся витки спирали. Я схватился за нож, моля бога, чтобы рядом не оказалось больше акул. Ведь убей мы одну, на ее кровь тут же ринется десяток других.
