В оранжерее было уже темновато, и шимпанзе печатали при свете настольных ламп, привернутых к столам. В углу, развалившись, сидел смотритель, листая журнал, он жевал банан.

— Вы можете отдохнуть, — сказал Бэйнбридж.

Смотритель ушел.

Профессор Мэллард так и не снял пальто; он стоял, засунув руки в карманы, и глядел на деловитых шимпанзе.

— Не знаю, известно ли вам, Бэйнбридж, что в теории вероятностей учтено решительно все, — он произнес эти слова со странной напряженностью в голосе. — Конечно, невероятно, что шимпанзе пишут книгу за книгой без единой помарки, но эту аномалию можно исправить вот… вот чем! Этим!

Он выдернул руки из карманов, и в каждой оказалось по револьверу 38-го калибра.

— Убирайтесь в безопасное место! — крикнул он.

— Мэллард, стойте!

Сначала рявкнул револьвер в правой руке, потом в левой и опять в правой. Два шимпанзе упали, а третий, спотыкаясь, побежал в угол. Бэйнбридж схватил своего друга за руку и вырвал один револьвер.

— Остановитесь, Мэллард! Я теперь тоже вооружен! — закричал он.

Вместо ответа профессор Мэллард прицелился в шимпанзе Е и застрелил его. Бэйнбридж рванулся вперед, и профессор Мэллард выстрелил в него. В предсмертной агонии Бэйнбридж нажал курок. Раздался выстрел — профессор Мэллард упал. Затем, чуть приподнявшись, он выстрелил в двух шимпанзе, что еще оставались невредимыми, и рухнул вниз.

Никто не услышал его последних слов.

— Человеческое уравнение… всегда враг науки, — задыхаясь, бормотал он, — на этот раз… наоборот… Я, простой смертный… спаситель науки… Заслуживаю Нобелевскую…

Когда старик дворецкий прибежал в оранжерею, его глазам предстала поистине ужасная картина: настольные лампы были разбиты вдребезги, и только свет молодой луны падал из окон на трупы двух джентльменов, сжимающих дымящиеся револьверы. Пять шимпанзе были мертвы. Шестым был шимпанзе Ф. Его правая рука была искалечена, он истекал кровью, но все же с трудом взобрался на стул перед своей машинкой. Мучительно напрягаясь, он левой рукой вынул из машинки последнюю страницу Монтеня в переводе Флорио. Поискав чистый лист, он вставил его и напечатал одним пальцем:

ГАРРИЭТ БИЧЕР СТОУ, "ХИЖИНА ДЯДИ ТОМА". Гла…

И умер.

За столиком, подле углового окна кофейни "Радецки", шепотом переговаривались двое друзей.

— Его нет, днем он вместе со слугой уехал в Берлин. Дом совершенно пуст: я только что оттуда, все как следует осмотрел, живут в нем только эти двое, персы.

— Значит, он поверил телеграмме?

— Я и не сомневался, что стоит ему услышать имя Фабио Марини, как он помчится сломя голову.

— Именно это меня и смущает. Они же много лет были вместе… До самой смерти профессора… Что нового он смог бы узнать о нем в Берлине?

— Ого! У профессора Марини были от него секреты — он сам как-то упоминал об этом, с полгода назад, когда наш дорогой Аксель был еще с нами.

— Неужели ты всерьез веришь, что профессор Марини обладал каким-то секретом препарирования трупов? Ты в это веришь, Сенклер?

— При чем тут "веришь — не веришь"? Во Флоренции я собственными глазами видел препарированный профессором Марини трупик ребенка. Говорю тебе, любой мог бы поклясться, что малыш только спит: ни следа окоченения, никаких морщинок, складок, сохранился даже розовый цвет кожи, словно у живого.

— Гм… Думаешь, перс и в самом деле убил Акселя?

— Не знаю, Оттокар, но наш моральный долг — выяснить его судьбу. А если Акселя при помощи какого-нибудь яда погрузили в своего рода летаргический сон? Боже, сколько времени я потерял зря в Анатомическом институте! Как умолял хотя бы попытаться вернуть его к жизни! "Чего вы, собственно, добиваетесь? — слышал я в ответ. — Этот человек, без всякого сомнения, мертв, и с его трупом мы не можем ничего делать без дозволения доктора Дараше-ко!" Мне продемонстрировали контракт, из которого явствовало, что Аксель тогда-то и тогда-то уступил свои останки владельцу договора за пятьдесят флоринов. Расписка в получении денег прилагается.

— Нет, все-таки ужасно, что подобное в нашем столетии может иметь законную силу! Всякий раз, когда я об этом думаю, меня охватывает неописуемое бешенство!

— Бедный Аксель! Если бы он мог предчувствовать, что контракт попадет в руки этому персу, его злейшему врагу! Он верил, что Анатомический институт…

— У адвоката тоже ничего не вышло?

— Все впустую. Показания старухи-молочницы, которая видела, как однажды на рассвете дипломированный доктор медицины Дараше-ко в своем саду с пеной у рта яростно проклинал Акселя, даже не приняли во внимание! Да что там говорить… Хочешь со мной, Оттокар? Решайся.

— Конечно хочу, но подумай, вдруг нас схватят как взломщиков? У перса безукоризненная репутация ученого. Клянусь Богом, одного только подозрения будет недостаточно. Не обижайся, но не ошибся ли ты, когда тебе послышался голос Акселя? Пожалуйста, Сенклер, не горячись, расскажи еще раз подробнее, что тогда произошло? Может быть, ты был чем-нибудь возбужден?

— Ничуть. Получасом ранее я был на Граченах, снова любовался церковью Святого Вацлава, собором Святого Бита. Старые, своеобразные сооружения с барельефами словно из запекшейся крови обычно производят глубокое, неизгладимое впечатление на нашу психику. Потом я был у Голодной башни и на улице Алхимиков. Спускаясь после этого по замковой лестнице, я невольно остановился около открытой калитки в стене, окружающей дом Дараше-ко. И вдруг, скорее всего из окна, донесен голос (и я могу поклясться всеми святыми, что это был голос Акселя!), который кричал: "Раз-с-с, два-а, три-и-и-четыре-е-е!" Господи, если бы я тут же ворвался в дом! Но прежде чем я опомнился, турок, слуга доктора, захлопнул калитку. Говорю тебе, мы обязаны побывать в этом доме! Обязаны! Вдруг Аксель еще жив? Подумай, кому нас ловить? Кто ночью будет бродить по замковым лестницам? То-то же, а как я орудую отмычкой — залюбуешься!

Прежде чем приступить к осуществлению своего плана, приятели до темноты бродили по улицам. В сумерках они перелезли через стену и, наконец, оказались перед старинным зданием, которое принадлежало персу.

Дом, одиноко стоявший на пригорке в парке Фюрштенберга как мертвый стражник, опирался на боковую облицовку заросшей травой замковой лестницы.

— Есть что-то невыразимо пугающее в этом саду, в этих вязах, там, внизу, — прошептал Оттокар Доггналл. — Посмотри только, как грозно рисуются Грачены на фоне неба. А освещенные окна в нишах замка? В самом деле, своеобразная атмосфера царит здесь, на Малой стене. И словно все живое укрылось глубоко в землю из страха перед притаившейся смертью. У тебя нет предчувствия, что однажды этот призрачный образ растает вдруг как мираж, как фата-моргана? Что усыпленная, потаенная жизнь воспрянет ото сна, как кошмарный зверь, для чего-то нового, страшного? А взгляни-ка на эти, засыпанные белым песком дорожки! Они как живые…

— Идем уж, — перебил его Сенклер. — У меня ноги подкашиваются от волнения. На-ка, подержи пока план.

Дверь вскоре поддалась, и они стали медленно продвигаться на ощупь по старой лестнице, освещенной лишь призрачным мерцанием звезд, проникающим сквозь круглые окна.

— Придется обойтись без света. Слышишь, Оттокар? Кто-нибудь может увидеть нас снизу, из павильона в парке. Не отставай. Осторожно, здесь выщербленная ступенька. Дверь в коридор открыта… Сюда… Сюда налево…

Вдруг они оказались в какой-то комнате.