Что касается первого вопроса, то задача творческого синтеза врождённой идеи расы и необходимых материальных условий для «соответствия кристально чистой цели» не эквивалентна решению фундаментальной проблемы: какое содержание, в том или ином случае, должно осуществиться в таком синтезе? Как распознать то, что исполнено расы и таким образом является «истиной», а не наоборот? Здесь Гитлер, кажется, склоняется к прагматическому, то есть чисто практическому и эмпирическому решению, когда он говорит, что, касаясь справедливости определённого взгляда, то есть его права на значение для определённой расы, трудно решить иначе, если не на основе его последствий для принявших его людей. Но тогда возникает проблема, в том числе и «экспериментальная»: известное предназначение со стороны «провидения» становится мифом, который должен служить в качестве «идеи–силы» — то есть для укрепления привлекательности данного призвания или убеждения; ничто объективно не говорится о критерии, который мог бы априори оправдать и связать с данной расой данную миссию или правду. Любопытно, что Гитлер понимает тот же героизм как чистую «данность»: как рождаются коты или слоны —виды, у которых всякая их черта есть их характеристика, так рождаются и герои или не–герои, и героический человек думает и действует героически по своей природе и из–за характеристики данной расы, скорее даже из–за предназначения, а не из–за свободного внутреннего действия. И поскольку также говорится, что любое несоответствующее этнически–духовной врождённой характеристике действие является только лишь путём упадка, то, например, путь упадка любой расы, предназначенной для того, чтобы быть негероической, состоял бы в любом напряжении при принятии героической правды и героического возвышения.
Перейдём ко второму вопросу. Фундаментальным пунктом является отличие «нордически–арийского» человека от людей других рас. Этот вопрос не решён Гитлером — по крайней мерев контексте того изложения, на котором мы сейчас основываемся, поскольку он просто дал характеристику «нордически–арийского человека», которая всегда определялась, как в древности, как и в современности, «определяющим синтезом между предложенными задачами, целью и данной материей» при помощи свободного творческого духа. Фактически это отличие сводится к отличию между тем, кто умеет реализовывать собственную природу органично, в собственном жизненном стиле, и тем, кто не этого умеет. Но, возможно, стиль стилю рознь? «Классически» реализовывать собственный способ существования — это идеал, который может быть осуществлён на основе настолько эллинских, насколько и еврейских, или японских, или германских черт. Таким образом, концепция остается неопределённой, а характерные черты знаменитого «нордически–арийского элемента» — неосвещёнными. Что–то реальное мы видим, когда Гитлер намекает на врождённую у некоторых рас наклонность к превосхождению натуралистического элемента, примитивного субстрата существования, для преобразования главных черт собственной жизни. Но это не более чем намёк. Всё то, что в древних традициях перестраивалось в «сверхъестественном» и «дважды рожденном» характере — dvìja, свойственное àrya в противоположность asurya, «тёмному» человеку, подчинявшемуся «демоническому» элементу природы, остаётся только слегка затронутым.
Далее становится необходимым следующее критическое рассмотрение. Учитывая, что Гитлер не намеревается обучать пророков, способных непосредственно узнавать установленные планы божественного провидения насчёт различных задач и судеб рас; учитывая, что отсутствует ясный критерий определения духовного элемента, который данная раса должна реализовывать, существует опасность закончить чистым натурализмом и, таким образом, материализмом. Мы хотим сказать, что всегда можно предположить, что вместо творческой и героической принадлежности расы идее получится простое подчинение идеи тому, что уже дано как чистая раса. Другими словами, простая конституция данной расы — то, чем она является от природы или также (в практическом смысле) исторически, и то, что она признаёт из–за простой воли к существования и власти, могут стать единственными критериями, которыми для этой данной расы прагматично определяется истина, законность и наследственность элементов, свойственных высшему, метабиологическому, духовному или культурному плану.
Мы хотим подчеркнуть важность этого рассмотрения, высвечивающего препятствие, на котором расизм может закончиться. Сегодня, ввиду натиска со всех сторон сил низшего и коллективного характера, основной нужно считать эту дилемму: или дух должен формировать расу (в узком понимании, т. е. нацию), или раса (нация) должна формировать дух. Ещё короче: или определение свыше, или определение снизу. У того, кто думает, что в таком противопоставлении видны только софистика и придирки, нет осознания одной из самых больших проблем нынешнего политического горизонта.
Как мы уже продемонстрировали на этих страницах в другом случае, существуют два разных типа расизма и национализма: один — духовный, другой — материалистический и извращённый. Тот факт, что они составляют противоположности фронта демократического и интернационалистического уравнивания и либерального разложения, не должен привести к путанице. В первом случае у нас есть проявление доличностного — таким образом, коллективного — субстрата, определённых корней, которые в качестве «души расы» приобретают мистический ореол, присваивая себе суверенное право и признавая в духе, интеллекте и культуре некоторую ценность настолько, насколько те преобразованы в инструменты на службе мирской и политической организации. В таком случае раса и нация определяют поистине разлагающий плюрализм, состоящий во множестве антагонистических концепций, каковые по своей природе не могут допустить никакого высшего и универсального ориентира. Когда расизм приобретает такой этнически и коллективистски обусловленный смысл, он входит в неизбежное противоречие со всякой универсальной точкой зрения, — такой, как, например, католическая.
Но дело обстоит совсем иначе, когда нация и раса действительно, а не риторически, являются духовными и трансцендентными концепциями: когда центром не являются больше ни кровь, ни коллективная душа, ни традиция в вульгарном и эмпирическом смысле, ни грубое желание власти определённой группы — а скорее именно идея, почти как определяющая сила свыше. Здесь не место рассуждать об этом — впрочем, мы говорили на эту тему в наших книгах довольно пространно, — но можно указать, что такой характер всегда имел всякий высший тип цивилизации, существовавшей в традиционной древности, и прежде всего среди арийских народов. В таком случае справедливость расизма ограничивается следующим: признанием, что формирующее действие высших сил в природе на саму природу, то есть на натуралистический и биологически обусловленный элемент, должно быть таким глубоким, чтобы повлиять на определённое наследие и на определенную «форму» или «стиль» жизни, общие в данной группе. Но тогда остаётся таким же твёрдым, что такое наследие, форма или стиль не объясняется из себя же, не несёт в себе собственного начала — это не чистая «данность», как таковыми могут быть характеристики животного вида: это скорее проявления и почти что знаки и освящение достижений и высшей силы.
Гитлер пишет: «Греки и римляне считаются такими близкими к германцам, потому что их корни уходят в одну основную расу; отсюда бессмертные создания древних народов привлекают их расовых потомков». Нам, напротив, кажется, что как раз этот пример должен привести к чему–то большему, чем чистый расизм. В частности, к этому большему обращались римляне и германцы, и в эпохе имперского Средневековья они явили миру самый великий тип цивилизации, который Европа когда–либо знала, — цивилизации, подчинявшейся не расистскому партикуляризму, а, напротив, универсальной идее. Средневековье демонстрирует нам как раз один из самых отличительных примеров надполитического и наднационального единства, которое было следствием формирования свыше; единого начала, которое, будучи далёким от того, чтобы быть размельчённым на этнические эгоизмы и националистические злоупотребления властью, применялось у различных народов в различных формах, которые, тем не менее, из–за тесной связи с духом всегда обеспечивали corpus[28] в грандиозном и удивительном ordinatio ad unum, [29] в котором особенности не нивелировались, а объединялись на духовном уровне.
