Первый (демагогический национализм) ставит перед собой целью разрушение в индивидах собственного и специфического качества ради «национальных» качеств. Во втором (аристократическом национализме) речь идёт о том, чтобы поднять индивидов с низшего состояния, в котором один равен другому: дифференцировать одного от другого до такой степени, где будет видна определённая раса или нация, что выражает ценность и высшее достоинство по отношению к чувству равенства (идеи равенства и братства, коммунистическое «человечество»).
Если развивается такой процесс, в силу которого у национализма есть смысл положительного явления, он, таким образом, возвращает нам смысл разницы и иерархии: индивиды, повторно становясь сами собой, уходят с материального плана, где не может быть истинного различия, на план интеллектуальности, в котором они участвуют в чём–то неиндивидуальном, но не суб–индивидуальном (коллективизм), а, напротив, надындивидуальном: они участвуют в универсальности. И тогда на смену национализму приходит империализм, в анонимности великой реальности — более великой, чем человеческая. Всякий истинный империализм универсален и является положительным преодолением националистической стадии.
Давайте проясним это положение. Возможно, основная мысль может показаться малоподготовленному читателю логической тонкостью: это оппозиция между коллективизмом и универсализмом. Соединение различных вещей до смеси, в которой они теряют собственный характер и всякую автономию как безликая масса или единообразие «типа», — это коллективизм. Новое восхождение от множества различных вещей к их началу, одновременно предшествующему и высшему, к их дифференциации, уникально данной в их чувственной реальности, —это универсализм. Там — упразднение различий; здесь — интеграция различий. Универсальность — это чисто духовная реальность: она достигается при восхождении с некоторой «аскезой» от чувственности или страстности — господства партикуляризма — к чистой интеллектуальности и, в общем, до бескорыстной формы деятельности. Она, однако, настолько мало отрицает индивидуальную реальность, насколько физический закон отрицает особый характер весьма различных явлений, которые могут иметь в нём общее начало.
Мы сформулировали эти идеи в абстрактной форме, чтобы сохранить их наиболее общее значение. Но мы сразу же можем перейти к практическим последствиям некоторой важности, желая показать различия между коллективизмом и универсализмом. Некоторые узкие формы национализма тенденциозно путают одну вещь с другой. Таким образом, они распространяют законную реакцию против попыток интернационализации и разрушения этнических различий (эта реакция законна, потому что направлена против тенденций коллективистской уравниловки) на вещи, которые, напротив, имеют значение универсальности и требуют свободы индивидуумов в коллективистском и доинтеллектуальном аспекте самого национализма. В этом отношении Ж. Бенда[23] в своей работе Trahison des clercs[24] сделал зачастую очень справедливые замечания. Мы сами в уже цитированной статье обличили странную претензию некоторых крайних националистов, желающих национальной науки, национальной философии, национального искусства и даже национальной религии.
Желать всего этого означает не принимать в расчёт присутствующие в этих проявлениях духа универсальные возможности: то есть ограничивать их, перемещая с их собственного плана на низший, то есть этнический, а не духовный или интеллектуальный. Можно определить дилемму, говоря, что «национальная наука» не является наукой в той мере, насколько она «национальна»; и в то же время она настолько является «наукой», насколько не является просто национальной. Далее, если хотят указать на факт того, что данная наука культивировалась в особенной степени у данной нации, а не на объективные научные результаты (которые обладают «научной» ценностью в той мере, в которой они представляют собой ценность независимо от людей), то останавливаются на единственном эпизодическом и биографическом аспекте — аспекте совершенно эмпирическом, который при рассмотрении высшего характера никто не имеет права навязывать. Факт того, что данный учёный не из «нашей» страны, не делает более ошибочными и менее приемлемыми его результаты, если они точны; и, напротив, факт того, что он из «нашей» страны, не делает его результаты более истинными и приемлемыми, если они ложны. Если отвергнуть очевидность такого рассмотрения при их применении к науке непросто, то многие, напротив, верят в возможность этого, когда речь идёт о других областях, —например, о философии, об искусстве, о сверхчувственном. Они должны понять одну вещь: для них всё, что выше материи (науки), кажется нереальным, и они ещё неспособны подняться до объективной, надындивидуальной точки зрения.
Разобравшись с этим, становится понятно, что империализм является таковым, если он господствует в силу универсальных ценностей, в которых определённая нация или народ переходит на новый уровень посредством возможности самопреодоления. Это прямо противоположно «морали» т. н. «священного эгоизма» нации. Без «смерти и становления» никакая нация не может стремиться к реальной и законной имперской миссии. Нельзя оставаться закрытыми в национальных чертах, чтобы на их основе господствовать над миром или просто другой страной. Если империалистические попытки современности сорвались или привели к упадку наций, совершивших их (последний пример—Центральные державы), то причиной тому является как раз это противоречие стремления одновременно к «нации» и к «империи», отсутствие основы истинной универсальности.
Однако вышеуказанные попытки подразумевают материалистическую и варварскую деградацию самой концепции империи. Иначе и быть не может. Истинное господство возвышает в том, что высшее, над тем, над чем хотят господствовать: нельзя обладать чем–либо, оставаясь на том же уровне. Рука не может воображать, что в качестве руки она может господствовать над другими органами тела: напротив, она может сделать это, только прекращая быть рукой и становясь душой, то есть восходя к унитарной и нематериальной функции, призванной унифицировать и руководить разнообразием частных телесных функций. Предполагаемая попытка руки, желающей присвоить себе тело, узурпируя функцию, свойственную душе, может пояснить дух некоторых империалистических идеологий — типа националистических, материалистических и милитаристских. Здесь средством является не превосходство, а простое насилие более сильной силы той же самой природы, что и та, которую она стремится покорить.
Конечно, несколько странен тот факт, что в то время как в жизни гражданской нации считается предосудительным действие того, кто из–за простой нужды насильственно присваивает себе большее состояние другого человека, подобное поведение в отношениях между нациями кажется более чем естественной и законной вещью и на основе вышеупомянутого создаёт варварскую концепцию империализма: считается, что у бедной нации есть все права наложить руки на имущество более богатой нации, попытаться «расширить» собственную жизнь; и военная или дипломатическая система достижения этого становится «святыней», известной империалистам этого рода. Не только это: в некоторых случаях просто создаётся метод, применение которого побуждает нацию к необходимости расширения, и, таким образом, к «империализму».
Таков, например, демографический метод: для достигшей перенаселения нации, у которой «нет жизненного пространства», становится неизбежной необходимость выхода, вторжения — каковое, однако, в наших глазах имеет характер, который достаточно трудно было бы отличить от простого варварского вторжения. Кроме того, материализм этой последней точки зрения обнаруживается в отсутствии чувства бессилия количества и числа по отношению к качеству. Если нация не имеет прочной основы высшей культуры как качества, то всё её расширение, созданное избыточным числом — то есть силой, — достигнет единственного результата: поставлять сырой материал, над которым будет господствовать чужой культурный тип. Победители на материальном уровне будут побеждёнными идеально. Случай Рима и Эллады не является именно таким, но уже он предлагает указания для понимания этого тезиса, и сегодня мы смогли бы указать на Америку — странный тигель, в котором массы иммигрантов весьма различных этнических традиций после двух поколений почти полностью сведены к единственному типу: там, где Индия, например, сохранила нетронутым своё единство в идеальной области при господстве более сильных, но качественно низших народов.
