— За что? За что?

— Да за то, что ты, моя дорогая, это аргумент против, — вновь очень спокойно заговорил вампир, словно и не было только что этой безумной вспышки. — Очень серьезный аргумент против того, чтобы давать людям нашу кровь. Тем более массово. Ты такая наглядная демонстрация всех страхов нашего общества, что, пожалуй, тебя и в самом деле стоило бы убить. Потому, что если Владыка до тебя доберется, лекарство ваши люди не получат однозначно. А так у них еще остается шанс.

— Анхен, пожалуйста!

— Что? Да не убиваю я тебя. Пока. Пока предупреждаю. Но предупреждаю очень серьезно. Еще раз откроешь рот, чтобы сообщить какому-нибудь вампиру, что ты не согласна с его мнением, желанием или действиями, убью. Выбирая между тобой и благополучием страны, на создание которой я потратил половину жизни, я выберу не тебя. Что ты при этом думаешь, и как сильно нас всех ненавидишь — твое личное дело. Но изображать изволь то, что все остальные просто чувствуют. Ты услышала меня, наконец?

— Да

Он достал лежащее у меня в ногах одеяло и укутал меня им по самые плечи. Даже бережно, я б сказала. Сам присел рядом на кровать, слегка провел рукой по волосам:

— Прости, — просто так сказал, искренне. Что даже захотелось простить. Вот если б еще спина не болела от каждого неловкого движения. — Мне бы очень хотелось договориться с тобой по-хорошему. Но по-хорошему, к сожалению, не выходит. Когда-то я сказал, что ты не более, чем забавная аномалия. Сейчас это не так. И потому, либо ты осознаешь, как тебе следует себя вести, либо я тебя убиваю. Но я все же надеюсь, что у нас больше не будет поводов видеться, — он поднялся, собираясь уходить. — Лекарство я твоей матери оставил, все инструкции дал.

Застегнул верхние пуговички на рубашке, надел галстук, снял со спинки стула пиджак.

— Прощай, Лариса.

— Анхен!

Он обернулся почти с порога:

— Что?

А я не знала, что. Я понимала, что вот теперь уже действительно — все, совсем, навсегда. И не могла с ним расстаться.

— А свою заколку… ты теперь у меня забрал?

— Зачем? Это был подарок. От чистого сердца. Даже если ты не веришь, что у вампиров есть сердце и оно может быть чистым. Носи, если нравится.

— А?..

Он сжалился.

— Посидеть еще?

Я смущенно кивнула. Он вернулся, и снова присел ко мне на кровать, и даже взял мою руку в свои.

— Вот это и называется «рабство», Ларис.

— Что? — я опешила.

— Я сказал тогда, что ты — моя рабыня, а ты оскорбилась, — вполне доброжелательно начал объяснять Анхен. — Но ничего оскорбительного этот термин не несет. Обозначает лишь сильную эмоциональную привязанность конкретного человека к конкретному вампиру. Возникает естественным путем при тесном эмоциональном контакте. В твоем случае для создания подобной привязанности необходим еще и контакт физический.

— В смысле? — я испуганно выдернула у него руку.

Он рассмеялся:

— Достаточно простого прикосновения, а не то, о чем ты подумала.

— Я не думала ни о чем таком! — вспыхнула я. — Постой. Ты что же, специально… специально меня к себе привязывал? Создавал из меня рабыню?

Сразу вспомнились все его «голову на грудь», «мне надо тебя касаться, я тебя не чувствую»… а уж в Бездне!..

— Да, Лариса, я делал это вполне осознанно. Специально. Надеялся, что на этой привязанности сумею удержать тебя от необдуманных действий. Но увы, с тобой это не сработало. Ментально я привязать тебя не могу, полагаю, это вообще не возможно, там не просто блоки, но блоки агрессивные. Поэтому при любом конфликте «разума и чувств» у тебя побеждает разум, хотя назвать его в те моменты светлым у меня просто язык не повернется.

— То есть ты вот так специально, хладнокровно… — я почти не слушала его, мне было до слез, до горечи обидно. Все его жесты, все слова, все поступки были продиктованы одним единственным желанием — привязать, сделать покорной, послушной. Чтоб не выделялась из толпы. Чтоб безумно их всех любила. Так возлюбила бы его, что через него — их всех. Ну да, они не подавляют, они манипулируют. Как наглядно!

— Ты просто чудовище. Расчетливое, жестокое чудовище. Мне же было больно! Каждый раз было больно, когда ты уходил, а это, оказывается, из-за того, что ты меня за руку подержал? Специально за руку подержал? Не потому, что тебе было это приятно, а намеренно, чтоб причинить мне боль?

— Общение с вампиром всегда причиняет человеку боль, — он просто чуть плечами пожал на мои обвинения. — А иногда еще и смерть. Но где-то между первым и вторым мы успеваем подарить вам еще и удовольствие, которое все это искупает.

— Да? А ты себе не слишком льстишь?!

— А ты себе не слишком врешь? Не забыла, я прекрасно ощущаю эмоции. И при общении со мной положительных у тебя было… Да все б они были положительными, если б ты сумела расслабиться и отключить свою глупую голову. Сама ж себе не даешь удовольствие получать, чуть только станет тебе просто хорошо, как ты сама же себя дергаешь: как так, он же вампир, а значит, мне должно быть с ним плохо! И давай плохое выискивать.

— Ну конечно. А самое положительное было у меня пару дней назад, когда ты тут ремнем махал. Ну извини, что-то не получилось расслабиться!

— Мы это уже обсуждали, Ларис. Ничего нового я тебе на эту тему не скажу. Что до твоей эмоциональной привязанности, то со временем она пройдет. Первое время — да, будет больно. Но потом все пройдет, и ты не будешь уже от меня зависеть. Живи, я больше не стану тебя держать. Не сделаешь глупостей — проживешь долго. Что будет иначе — я уже предупредил. Отдыхай. А мне действительно пора идти. Много дел.

Когда вернулись с работы родители, я сидела на кухне. Не потому, что мне было лучше или хуже, я просто сидела на кухне. Я чувствовала, что меня разбили на мелкие-мелкие осколки — душу мою разбили, разум. Ну а тело — ну болело, конечно, и зверски, особенно сидеть было невыносимо, даже на очень мягкой подушке. Да вот только тело мое и само меня невыносимой болью радовало регулярно лет этак с тринадцати. Так что, что такое боль до потери сознания, я знала. Что такое боль до потери человеческого достоинства — я знала тоже. Это когда тебе уже все равно: как ты выглядишь, что делаешь, и что говоришь, и какого размера голубыми глазками смотрит на тебя любимый мальчик. Все равно, что ты лежишь, скрючившись, на грязном полу случайного коридора, ждешь вызванную тебе случайными прохожими скорую, и на любые попытки посадить тебя на стульчик смотришь, как на попытки убийства. Но это ладно. Это боль сама по себе, тут никто не виноват, просто организм такой никчемный, даже врачи лишь плечами пожимают: «тут лечить нечего, родишь — само пройдет. Пей обезболивающее заранее». Просто боль. Ее пережил — и иди себе дальше, живи да радуйся.

Но когда! Боль! Причиняет тебе! Разумное существо! Намеренно погружая тебя в эту пучину! Да еще существо, что мнит себя на порядок разумнее людей! Вот с этим шоком я справиться не могла. Вот от этого мой разум лежал в руинах, не предпринимая ни малейших попыток самореставрации. Намеренно причинять боль — это не просто жестоко, это вообще за гранью добра и зла. Да, он вампир, да, мы их пища, но… Но вот у нас, собственно, тоже есть пища. Она и мекает, и бекает, и даже кукарекает. Но вот кем будет человек, который возьмет кнут и забьет до полусмерти какую корову или овечку? Вот просто так, чтоб объяснить ей, что она не там дорогу перебегала? Правильно, мразью он будет. Последней тварью, которой и руки-то не подашь, испачкаться побоишься. А он же вампир. Создание светлого разума… Да не было там — ни света, ни разума. Вспомнила его абсолютно черную фигуру, от которой расползалась, растекалась по комнате абсолютно черная аура. Нет, я, конечно, не вампир, ауры видеть не могу, чтоб он не рассуждал там про «кровь во втором поколении». Но то ощущение, что исходило от него тогда, по-другому и не назовешь. Черная аура. Абсолютно черная аура.