Он видел, как его Ромашка взяла своей красивой рукой Сашку за член, стала мять его через трусы, попыталась оттянуть их, но они оказались слишком узкие. Тогда она засунула руку снизу и вытащила его, как колбасу из сумки. Она обхватила его пальцами, которые едва смыкались на нем, и сжала, как заслуженную награду, а другой рукой оттягивала трусы, оголяя член до основания и освобождая мошонку, чтобы было удобнее.

Ромашка любовалась им и ласкала рукой, улыбаясь от удовольствия и одновременно от стыда. Она ласкала чужого мужчину и чувствовала на себе руки Зудина. Сашка сел перед ней. Она подняла ногу и села на него, почувствовав, как он уперся в нее. Сашка заерзал, стараясь попасть в нее. Она вправила его рукой и медленно, преодолевая дискомфорт, опустила на него свое распаленное тело. Она почувствовала, что с Сашкой плотнее, чем с Зудиным. Было непривычно и хорошо. Сознание заволокло чем-то чудесным.

Она обхватила Сашку за шею и подняла глаза. Ромашка не видела его глаз, они спрятались за упавшими на лицо волосами. Она видела только рот с пухлыми как у девушки губами. Она двинулась вперед и поцеловала его взасос. Он казался ей диким самцом, скрывающим за волосами горящие глаза.

Зудин оказался чуть ли не посторонним. Он положил ей на плечи руки, и она обернулась. Глаза Зудина, ставшие сейчас незнакомыми, смотрели в ее подпрыгивающее лицо. Его пальцы мягко вошли в нее сзади. Потом вошло большое и глубоко. Как же классно он это делал, медленно и не прерываясь. Ромашка почувствовала, будто ее тело ниже пояса уже не принадлежит ей. Ее наполнили сзади и спереди, и двигались в ней, и это было невыносимо приятно. Горячие волны поднимались снизу и распространялись по всему телу. Она будто срослась со своими мужчинами.

Сашка мял ее груди своими ручищами, но Ромашке не было больно, она вся словно горела. Она старалась погасить этот зуд, но он только усиливался. Ромашка почувствовала с двух сторон одновременный толчок и ее пронзила судорога. Ее затрясло и с какими-то несвойственными ей звуками, вырвавшимися из ее горла, она повалилась на Сашку. В одурманенном сознании Зудина запечатлелся ее роскошный зад с безобразной дырой посередине.

Когда Ромашка пришла в себя, она подумала, что секс сделал ее еще пьяней. Она лежала на спине, ей было очень хорошо, хотелось просто разметать руки и полежать, побыть в невесомости, не ощущая никого и ничего, кроме себя. Но руки мужчин не отпускали ее, гладили властно и знающе. Она подумала, как это хорошо, когда твое тело ласкают четыре руки.

Ее поставили на колени. Зудин пристроился сзади. Ромашка готова была замурлыкать от удовольствия. Она подняла голову и хотела обернуться, но что-то уперлось ей в лицо. Она даже не поняла, зачем открыла рот, наверное, просто успев за секунду понять, что хочет этого. Взяла в рот. Ромашке было стыдно открыть глаза, потому, что она знала, что на нее смотрит Зудин. Но ей нравилось то, что она делала. Она задвигала головой.

Ей безумно нравилось, что с ней проделывали. Это был настоящий кайф. Все трое старались, чтобы получить свое. Работа сделалась напряженной. Зудин видел ее красивую спину с ямочками над талией, широкие ягодицы, вздрагивающие от толчков, и лицо, повернутое к нему в профиль. И еще толстый как пивная банка член, который лез ей в рот, направляемый мощными сашкиными бедрами. Ромашка двигала головой, закрыв глаза от удовольствия. Зудин понял, что ради такого момента он и хотел этого. Возбуждение достигло апогея.

Сашка нажал ей на затылок. Она вдохнула и взяла глубже. Зудин почувствовал, что сейчас кончит. Сашка вынул, поводил по ее мокрым губам, и снова нажал, посильней. Она приняла еще глубже. И подавилась. Зудин четко видел, как у Ромашки конвульсивно отпала челюсть, она вся вздрогнула, и рвотный спазм вытолкнул Сашку из ее глотки. Блестящий от слюны удавоголов застыл перед ее лицом, а она все давилась, изгибая по-кошачьи спину. Как будто у нее кто-то сидел внутри и дергал за внутренности, выражая неудовольствие по поводу того, чем она занималась.

Но главное, — каким не то, что некрасивым, и даже не безобразным, а каким страшным было ее лицо. Ее совершенное по красоте лицо, каким чудовищным оно было — как какая-то птица или рептилия, которой распороли брюхо, и она от боли разинула пасть. Он так явственно это видел, что протрезвел. Так бывает в фильмах про нечистую силу или оживших мертвецов, когда человеческое лицо внезапно превращается в бесовскую харю, или смрадный череп с лохмотьями кожи. Красивыми остались лишь волосы, как будто содранные с Ромашки и прилепленные к голове страшилища.

Ее вырвало. Мышцы выбросили струю отвратительной жижи, попав на Сашку и на постель. Зудин подумал, что Ромашка сейчас напомнила его же собственный член, когда он кончал ей на лицо. Только эмоции были разные. Противоположные. Зудина словно окатили водой. По спине пробежал холод, и сердце сжалось от омерзения, как будто он очнулся в переплетении чешуйчатых тел, копошащихся скользких туловищ. Он понял, что задохнется, если не выберется из-под этой гнили.

Ромашка сидела на постели, зажав рукой рот. Зудин встал с кровати, несмотря на свое шоковое состояние, аккуратно, чтобы не дотронуться до нее — покрытой слизью рептилии. На трясущихся ногах вышел на улицу, глотнул воздуха, словно вынырнул из воды. Было холодно и тихо. По-зимнему мерцали звезды. Но ему казалось, что воздуха нет. Он задыхался.

Зудин вернулся в дом, затворил дверь. В спальне горел свет. Ромашка сидела на краю кровати с вытаращенными глазами и открытым ртом. Она выглядела как умалишенная, как будто ее ударили по голове. Шумел чайник. Сашка в штанах и тапках суетился возле нее. Зудин лег на кровать, отвернулся от них, вытащил из-под нее край одеяла и натянул на голову. Хотелось одного — забыться.

Он слышал, как Сашка, заботливый как мать, что-то приговаривал, успокаивая ее. Потом поил чаем. Ромашка сначала отказывалась и только тихо плакала, потом стала прихлебывать из его рук маленькими глотками. Сашка уложил ее в постель, выключил свет и лег сам. Было душно, Зудину казалось, что пахнет блевотиной. Стало неудобно лежать, и он повернулся. Она коснулась его и попыталась прижаться. Зудину показалось, что она тянется к нему лицом. Как будто ему совали чьи-то трусы. Он резко отвернулся.

14

Зудин не знал, сколько пролежал в полудреме. Он открыл глаза и уставился в черную стену. Все, что случилось на этой кровати, встало перед глазами. Тяжелое сожаление охватило его. Что это? Совесть? Нет. Просто не для этого он привез сюда Ромашку. Хотелось остроты ощущений, какого-то небывалого удовлетворения. А вместо этого он получил тупую давящую муку и желание провалиться куда-нибудь, где нет муки и духоты. «Бежать из этой норы. Прямо сейчас!» — подумал он.

Мысли, как всадники с ногайками, наскакивали одна за другой и стегали. Зудин испытывал почти физическую боль. Зачем они были здесь втроем, зачем он привез ее сюда, зачем вообще она в его жизни, такая красивая и такая…

Сашка храпел, как перфоратор. Зудин больше не мог выносить духоты. Он отодвинулся от Ромашки, от ее горячего, ставшего словно заразным тела, и слез с кровати. Ощупью в темноте нашел свои вещи, стал впопыхах одеваться.

— Ты куда? — спросила Ромашка шепотом.

— В туалет.

Он вышел на улицу. По небу ползла холодная майская заря. Густой воздух казался тяжелым и плотным. Зудин вздохнул полной грудью. Пар изо рта растворился, словно его и не было. Растворялось бы также то, о чем сожалеешь, подумал Зудин. Он не хотел, чтобы наступило утро и стало светло. Не хотел ее видеть. Если ехать, то сейчас. Отгородиться темнотой, чтобы не встретить ее взгляд. Зудин вернулся в дом. Ромашка сидела на кровати.

— Едем сейчас, — сказал он.

— Что случилось? — ее голос дрожал.

— Ничего.