— Почему сейчас?

— Не хочу здесь оставаться.

Ромашка стала искать свои вещи. Сашка храпел, как ни в чем не бывало.

— Пойду, заведу машину, — сказал Зудин, — разбуди Сашку.

Он сел в машину, повернул ключ. Рейндж Ровер завелся. Не проститься с Сашкой было нельзя, он бы обиделся. На кой черт он его в это втянул? Нашел бы кого-нибудь в интернете, если так приспичило, а после благополучно забыл. А с Сашкой как-никак они были приятели.

Зудин вышел из машины и встретил их на крыльце. Ромашка — с сумкой в руке, с наспех собранными на затылке волосами. Утренний воздух провел по ее лицу холодной рукой, она была растеряна, бледна и, как всегда, очаровательна. Отсутствие косметики сделало ее лицо мягче. Зудину это показалось наваждением; не может девушка с таким ангельским лицом участвовать в групповухе. Нет, может. Она ехидна, оборотень.

Сашка был в штанах и тапках. Он зевнул и убрал с лица волосы.

— Че случилось-то?

— Сань, у меня компаньон из Риги прилетает сегодня в Шереметьево. Я только сейчас вспомнил.

— Не свести.

— Серьезно.

Помолчали.

— Ну, ладно. Счастливо, — Сашка с кривой ухмылкой протянул руку, Зудин пожал ее. — Пока, Ромашка.

Сашка сказал это с теплотой и задержал на ней взгляд. Она сделала к нему едва заметное движение, как будто хотела поцеловать в щеку, но не решилась, только поблагодарила взглядом. После всего Зудину это показалось даже не отвратительным, а просто нелепым. Он подумал, что с его стороны было бы уместно рассмеяться.

Они сели в машину. Ромашка сунула озябшие руки между коленей, но не попросила включить печку. Она сидела, сдвинув бедра, и смотрела вперед. После того, как весь вечер она только и делала, что раздвигала ляжки и брала в рот, ее зажатая поза выглядела лживо и неестественно. Рейндж Ровер тронулся и закачался на ухабистой дороге.

Они молчали, как будто сзади сидел кто-то третий. Ромашка вздыхала. Зудин делал вид, что ему все равно, но чувствовал, что лицо выдает его. Они выехали на шоссе и помчались к Москве. Серое утро наступало на тьму. Рейндж Ровер мчался быстрее ветра, но в салоне скорость не ощущалась.

— Все нормально? — ей едва хватило дыхания на два слова.

— Да.

Снова воцарилось молчание, но такое напряженное, словно готово было взорваться. Зудин не выдержал и посмотрел на Ромашку, и встретил ее взгляд. У нее было такое лицо, как будто она сейчас закричит, но, вместе с тем лицо было красивым. Оно было прекрасным даже в отчаянии. Только Зудин видел не это лицо, а жабье, давящееся.

Зудина чуть не прорвало. Мучила пропасть между красотой и уродливой разинутой пастью. Как эта пропасть куда-то исчезла? Некуда было деться от этого несоответствия. Стало зябко, и Зудин включил печку. Хотелось сделать Ромашке больно. Только ее боль могла облегчить его боль. Выволочь из машины и таскать за волосы по земле, а потом разбить каблуком ее жабью пасть. И по животу, чтобы дергалась в конвульсиях, как давеча, когда подавилась. Помня, как ее тело отзывалось на удовольствие, наблюдать, как оно отзывается на боль. Заставить страдать, страшно страдать, как при потере близкого человека. Видеть, как боль корежит ее лицо. От этих мыслей стало легче, как от таблетки.

Москва приближалась. Поток стал плотным и вскоре замедлился, а Зудин хотел гнать. Они молчали и этим выдавали себя. Молчание было красноречивее слов. Движение почти остановилось, машины продвигались короткими рывками. Зудин перестроился на обочину, но вскоре и обочину затянула вереница автомобилей. Стало совсем светло. Дым из выхлопных труб поднимался как пар, словно зимой.

-..твою мать! Суббота же! Откуда столько народу! — вырвалось у Зудина.

— Здесь всегда пробки, — пробормотала Ромашка.

Он чуть не врезал ей наотмашь, чтобы заткнулась.

— Не говори ерунду.

Разве это он сказал? Ведь он не собирался ничего говорить. Зудин взглянул на нее. Ромашка молчала, схватив на горле ворот куртки смуглыми пальцами с ярко-красными ногтями. Вчера эти пальцы держались за сашкин член, им нравилось трогать такой здоровый член, гонять на нем шкуру. Зудин глянул на дорогу и опять на нее. Ему показалось, она сейчас раскроет рот и заговорит. Они встретились глазами. Он почувствовал толчок.

-..твою мать!

Он не успел затормозить и стукнул Тойоту-Камри, которая шла впереди. Он включил аварийку и вышел. Из Камри вылез невысокий кавказец.

— Ты что, ездить не умеешь?

Зудин приготовился к драке.

— С кем не бывает! Извини.

Кавказец подошел, посмотрел на бампер. Зудин протиснулся между машинами и наклонился. На Рейндж Ровере чуть погнулся номерной знак. На бампере Камри рядом со знаком была царапина.

— Вот, — провел пальцем кавказец.

— Это ерунда. Это и тысячи не стоит.

— Смеешься? Ты же видишь, машина дорогая, как говоришь — тысячи не стоит!

— Не такая уж дорогая.

— Тебе это Жигули, что ли? — кавказец начал закипать.

— Ладно, давай — трешку и — по рукам?

— Смеешься? Все, я гаишников вызываю.

— Ладно — пятерка.

Кавказец уставился на него. Теперь Зудин начал злиться.

— Ремонт тут не нужен. Если не присматриваться, ничего не видно. Просто, так как я не прав, я предлагаю тебе пять штук. Я считаю это справедливым в данной ситуации.

— Ладно, договорились, — кавказец скривился, словно делал одолжение. — Просто я опаздываю.

— Бумага есть? Расписку написать.

— Нет.

Зудин вернулся в машину, открыл бардачок. Ромашка поджала ноги.

— Надолго?

Он не ответил, взял бумагу и вышел. Когда кавказец написал расписку, Зудин прочел ее и отдал деньги.

— Ладно, давай аккуратно езди, — кавказец протянул руку.

— Пошел ты… — Зудин направился к своей машине.

Кавказец что-то выкрикнул, хлопнул дверью.

— Уже все? — удивилась Ромашка.

Зудин тронулся и перестроился влево, чтобы объехать Камри.

— Все нормально?

Ее показное участие выглядело по-идиотски. Зудин снова закипел. Кавказец на Камри отвлек на несколько минут, и вот все вернулось.

— Вы договорились? — похоже, она, во что бы то ни стало, решила не молчать.

— Да.

— Ты дал ему денег?

Зудин кивнул.

— Сколько?

— Пять тысяч.

— За что? — возмутилась она. — Чурке какому-то!

— Чурке? Кто бы говорил! — заревел он, — сама-то давно из-под такого вылезла? Ты же только под такими и была!

Ее лицо сморщилось и застыло в этой гримасе, как будто у нее остановилось дыхание. Зудин смотрел на Ромашку, видел, как она разродилась болью, которой с утра не могла разродиться. Он обрадовался как ребенок. Глянул на дорогу и опять на нее, стал бросать в нее слова, словно тыкать рогатиной.

— Ты же тварь. Конченая. Тебя только в бытовку гастарбайтерам.

— Ты же сам пригласил… — пролепетала она.

— Да кто б тебя приглашал, если б ты нормальная была! Купчиха…твою мать! Мразь ты!

— Останови! — закричала она. — Останови машину!

Зудин резко перестроился и остановил.

— Пошла вон, тварь!

Ромашка пыталась отстегнуть ремень. Ему хотелось ударить ее кулаком в лицо. Ее движения были отчаянными, словно машина тонула. Наконец, дверь открылась. Зудин толкнул ее в плечо, которое показалось ему не по-женски неподатливым. Она качнулась, но не упала, вышла и оставила дверь открытой, и смотрела на него. Он увидел ее сумку на заднем сиденье, хотел швырнуть в нее из машины, но этого показалось мало. Зудин выскочил из машины, подошел к Ромашке и с силой швырнул сумку ей в лицо. Она вскрикнула, голова откинулась, она шагнула назад, но не упала.

— Мразь! — выдохнул он.

Люди с интересом, как зрители в зале, наблюдали из машин захватывающий момент. Зудин никогда не был таким, никогда не выходил из себя. Он знал, что ужасен, но хотел быть таким. Его сердце купалось в ее унижении. Он чувствовал себя так, как будто раздавил мерзкое насекомое, выдавил каблуком внутренности.

Зудин нажал на газ и посмотрел в зеркало. Он видел, как Ромашка упала на колени и уронила лицо в ладони.