Майк. Ну как?

Я. Что - как?

Майк. Какого ты мнения об этом парне? Ну, о Блю.

Я. Он очень мил.

Я выдавила из себя банальную фразу и неожиданно поняла, что к моим щекам приливает краска. Я поспешно опустила глаза, словно желая укрыться от чужих взглядов. Но Оля уже рассмеялась и заговорщически шепнула Майку: "Смотри, она краснеет". Я разозлилась на себя, спрятала лицо в ладонях. Что со мной, чёрт возьми, почему я веду себя как глупая девчонка?

Майк. Что же, ты права, он очень мил. И сегодня вечером он покажет нам Саньлитунь. Вам. Я уеду, у меня дела, к сожалению.

Оля. Тебе, тебе он покажет Саньлитунь!

Я. То есть вы хотите сказать...

Майк. Да. Это будет тет-а-тет.

Оля. Потом всё мне расскажешь.

Сводники! Гадкие сводники! Чего они добиваются: курортного романа? Мы вышли из пельменной и отправились в кофейню, потому что американец заявил, что без кофе "жить не может". Серовато-спокойный Пекин насмешливо смотрел на нас. Майк размахивал веснушчатыми руками, настроение у него, судя по всему, было замечательное. Я, совершенно не к месту, выпалила вопрос:

- А какое у твоего друга китайское имя?

Майк. Ты вряд ли запомнишь.

Я. Уж я-то запомню!

Майк поднял брови, понимающе улыбнулся и, перепутав все тоны, сказал:

- Ван Хаоян.

6.

Три часа тянулись мучительно, мучительно долго. Майк, задумчиво глядя на струи короткого летнего дождя, стекающие по окну, ораторствовал: вспоминал всех своих пассий, Оля в ответ делилась собственным опытом отношений; я в который раз скучала.

Важное собрание Ван Хаояна со товарищи проходило в том же кафе. Группка интеллигентного вида китайцев кружила по залу: шла подготовка к съёмкам рекламы. Я рассеянно следила за передвижениями группы: китайцы то патрулировали кофейню, то садились за стол и долго, уткнувшись в ноутбуки, решали какие-то неотложные вопросы. На спине Ван Хаояна до сих пор красовался комочек пыли, он ещё час мозолил мне глаза, пока некий чудак из группы - в очках, с жидкой бородкой и страшно подвижными пальцами - не стряхнул пыль на пол.

Через два часа нашего ожидания Ван Хаоян подошёл к столику и присел рядом с Майком. Извинения, извинения, мол, у нас возникли разногласия, нам нужен ещё часик.

Ох уж эти творческие личности! Вечно у них разногласия. Оля, неизвестно зачем, сказала:

- Инна, как он на тебя смотрит!

Я, разумеется, не заметила, чтобы на меня смотрели особенным образом. Но пальцы холодели, голова гудела, тяжесть падала на грудь, хотелось верить: Оля говорит правду. Я нервничала, как после первого экзамена по китайскому языку, когда я полдня ждала известий об оценке, сидя вместе с одногруппниками на холодном кафельном полу институтского коридора. Ждать!

Если есть в жизни что-то нестерпимое, то это старушка неизвестность, а ожидание - её верный спутник.

Четыре часа после полудня. Четыре десять. Четыре двадцать. Пол пятого.

Ван Хаоян встал со своего места, захватив сумку с диковинным прибором "Полароид", и направился к нам.

Ван Хаоян. Ну что же, идём?

Майк заявил, что ему нужно работать. Оля тут же подоспела: а мне - домой, домашнее задание не терпит пренебрежения.

Я. Постойте, у меня нет домашнего задания! А Саньлитунь, кажется, интересное место...

Снова пришлось выдержать лукавый взгляд Оли. Ван Хаоян чуть наклонил голову, растягивая ломаные линии губ в приятную, но маслянистую улыбку.

Ван Хаоян. Не беспокойся. Я пройдусь с тобой по Саньлитунь.

Я. Отлично. Спасибо!

Оля прятала усмешку. Я шагала между Майком и Ван Хаояном, глядя ровно перед собой. Тягучее, полное томления чувство заполняло жилы. Ноги слабели. Стоило больших усилий не выдавать себя.

Оля и Майк скрылись за стеклянными дверями станции метро. Мы с Ван Хаояном пошли в противоположном направлении. Шаг, шаг, шаг и - молчание. Меня страшила тишина, глотающая яркие вывески, серым смогом вьющаяся вокруг измученных деревьев. Шаг, шаг, шаг...

Мы одновременно взглянули друг на друга, собираясь что-то сказать. Ван Хаоян сдержанно и понимающе улыбнулся.

Ван Хаоян. Итак, ты здесь когда-нибудь была?

Я. На Саньлитунь?

Ван Хаоян. На Саньлитунь.

Я. Нет.

Ван Хаоян. Вот как! Это известный район. Здесь много современных торговых центров, вот, гляди, мы как раз подходим к одному из них... Ну а вообще... какой ты раз в Пекине?

Я. В Пекине я впервые.

Ван Хаоян. Правда? Почему же у тебя такой замечательный китайский?

Я прыснула: как он по одной фразе рассудил о замечательности моего китайского?

Я. Ну... я раньше уже бывала в Китае.

Ван Хаоян. На юге?

Я. На юге. Как ты узнал?

Ван Хаоян. У тебя южный акцент.

Я. Думаю, дело не в юге, просто южный акцент похож на русский. А была я в Гуйлине.

Ван Хаоян. Гуйлинь... прекрасное место! Тебе понравились пейзажи?

Я. Очень. Но было жарковато. Да, намного жарче, чем в Пекине.

Бесцельно бродили мы среди торговых центров. Страшное искушение владело мной: смотреть! Идти, не отрывая взгляда от Ван Хаояна. Как складно и просто сочетались его черты, пусть каждая не без изъяна. Беседа о погоде завершилась и Ван Хаоян вдруг начал читать стихи.

Цунцянь Мань.

Он чётко выговаривал каждое слово. Голос у него был насыщенный, густой, низкий, приятного тембра. Я немного застыдилась своей речи, чем-то похожей на песню несмазанной телеги. Ван Хаоян декламировал стихотворение, переводя каждую фразу на английский. Я слушала.

"В былые времена медленно менялись краски дня.

Медленно ездили повозки, медленно тянули их лошади, медленно работала почта.

Достаточно было всю жизнь любить одного человека".

Он произнёс китайский вариант последней строки. Я прервала Ван Хаояна:

- Поняла! Можешь не объяснять!

Простота этой фразы, глубина её смысла и невозможность красиво перевести её на русский язык, не потеряв очарования словесной мелодии, потрясла меня. Светло и безысходно звучало стихотворение о былом, где всё сияло неспешной гармонией.

Я перестала прятать себя, хоронить восторженное чувство на дне зрачков, молчать и мучительно подбирать слова. Я махнула рукой на то самое неспешное прошлое с его пустынным утренним вокзалом и единственной на всю жизнь любовью, махнула рукой - и повернулась лицом к чему-то неотвратимо страшному, к бурному, взволнованному океану. Ветер налетел с моря, ударил в грудь, и я, как тонкая книжка, раскрылась прежде, чем волна захлестнула меня с головой.

Разговор полетел дальше, не зная остановок и пауз. Буддийская философия, русская поэзия, фотографии, сделанные с помощью "Полароида", рисование, книги, путешествия - нам с Ван Хаояном было что обсудить. Мы забрели в переулочек между двумя торговыми центрами. Там Ван Хаоян сфотографировал меня на "Полароид". Моя безумная мечтательность никогда не была экспрессивной, она почти не оставляла следов на лице, скрывалась за внешним цинизмом. И вот, ничем не стеснённая, она тихой грустью легла в уголки моих губ. Лицо проступало на кадре "Полароида", и я не узнавала себя: простая, задумчивая девушка, волосы мягко ложатся на лоб и струятся вдоль шеи на грудь, глаза - серовато-голубые - смотрят спокойно, прямо, и в них, и в лёгкой улыбке сквозит такая естественность, какой я давно за собой не знала.

Ван Хаоян спрятал "Полароид". Мы шли дальше по миру сверкающих витрин. Розовеющее сквозь смог солнце медленно клонилось к закату. Совершенно спонтанно мы приняли решение ехать в русский ресторан. Ван Хаояну было любопытно, что такое русская кухня, а мне - что такое русская кухня в Китае. Мы поймали такси. Машина понеслась по жарким улицам вечернего города.