Немного позже Анна Танеева вышла замуж за Вырубова, но уже через месяц развелась с ним. Будучи пьяным, он избил ее. Из-за грубости супруга и недостатка опыта общения с женщинами нормальных супружеских отношений у них не получилось. Принимая во внимание покровительство царицы Александры, организовавшей свадьбу для своей близкой подруги, крушение этого брака казалось особенно неприятным. Сама же Александра Федоровна принялась с удвоенной энергией оказывать своей придворной даме психологическую поддержку. В дальнейшем Вырубовой, эта фамилия осталась у нее до конца жизни (царица же называла ее просто Аней), пришлось играть роль посредницы между Распутиным и царицей.
Спустя год после их первой встречи Анна Вырубова случайно увидела Распутина на улице. «Я была счастлива снова видеть его, мне ужасно хотелось прийти к нему и рассказать о своем несчастье. Ведь в то время многие в Петербурге доверяли ему и просили у него духовной помощи…» — вспоминала она позже.
Анна Вырубова стана самой ярой поклонницей и защитницей Распутина во всех предъявляемых ему обвинениях, и до самой смерти, а она пережила Распутина на несколько десятилетий, оставалась на его стороне. Ее непоколебимая вера в святость Григория была основана на тех примерах, о которых она знала задолго до знакомства с ним. Правильность его предсказания относительно ее замужества лишний раз убедила в том Анну: «Я расскажу об одном случае, который объяснит, какое у него было чутье — пусть каждый назовет это, как ему хочется. Я вспоминаю, как однажды в церкви к нему подошел мужчина и попросил помолиться за одного из заболевших членов семьи. „Ты должен об этом просить не меня. Помолись лучше Святой Ксении!“ — ответил ему Распутин. На что мужчина с удивлением вскрикнул: „Откуда Вы могли знать, что мою жену зовут Ксения?“ Я могла бы привести сотни подобных примеров. Но даже если их еще как-то можно объяснить, намного удивительнее его предсказания о будущем, которые сбывались».
В 1907 году Распутину исполнилось тридцать восемь лет. Чем выше взбирался он по общественной лестнице (последняя ступень ее вела в Царский Дворец), тем более критичным и пристальным становился контроль над его поведением, внешностью и любым из жестов — будто всем хотелось проанализировать с критических позиций появление этого карьериста и задаться вопросом: А что в нем особенного? Как он этого добился? И не ошибка ли все это? Неоднозначны и высказывания о нем.
A. Сенин, односельчанин Распутина: «Он ходит, как обычный сибиряк. У него худое, заостренное книзу лицо, обрамленное длинной темно-каштановой рассыпающейся бородой, большой нос, грубые черты лица, выдающиеся скулы, глубоко посаженные зеленоватые глаза, болезненно бледный цвет лица, каштановые, подстриженные „под горшок“ волосы. Пальто из сукна и высокие, узкие вверху лакированные сапоги…»
И. П. Меньшиков, его знакомый и в некоторых вопросах скептически настроенный по отношению к Распутину собеседник: «Болезненно-злобное выражение лица, нервный и беспокойный, сияющие глаза, елейная манера говорить, нечто среднее между безгрешным монахом и бичующим пророком. Бьющий ключом поток афоризмов, часто загадочного характера…»
B. Н. Коковцов (министр финансов, а позже председатель совета министров): «Мне было неприятно отвратительное выражение его глубоко посаженных и близко поставленных глаз, которые казались стальными. Они насквозь пронизывали меня, будто Распутин хотел приговорить меня к смертной казни. Возможно, он только проверял. Для полноты впечатления ему не хватало рубашки заключенного с характерным четырехугольником на спине…»
Е. Ф. Джанумова — вначале поклонница, а потом противница Распутина: «Его глаза словно въедаются в своего визави и просверливают его до основания. При этом от него исходит что-то гнетущее. И это что-то, словно материализовавшись, овладевает вами. Вместе с тем, его глаза излучают добро — но все же в них есть нечто лживое и противоречивое. Но каким жестоким может быть его взгляд — и страшным, когда Григорий разгневан…».
Арон Симанович, знакомый Распутина, еврей, который использовал влияние Распутина в интересах еврейских кругов: «Пронизывающий взгляд его светло-серых глаз исподлобья казался притягательным и обезоруживающим. При этом становилось как-то неприятно. Его густые каштановые волосы тяжелыми прядями спадали вниз. На лбу у него была шишка[7], которую он тщательно прикрывал несколькими прядками волос, для чего всегда носил с собой расческу, непрестанно причесывая свои длинные блестящие, часто намазанные бриолином волосы. Борода обычно выглядела неаккуратной. У него был большой рот, а от зубов остались лишь темные пеньки…»
Чем известнее становился Распутин, тем с большей иронией судачили о нем. То говорят, что его одежда покрыта пятнами, сапоги вымазаны дегтем, а под ногтями грязь, то начинают подтрунивать над его щегольским видом, а скорее над усилиями приобрести таковой, — начищенные сапоги, шелковые рубашки, меховая тужурка — в общем, посмеиваются над «крестьянином с надушенной бородой и маникюром».
Трудно сказать, как нужно было одеваться Распутину в его лучшие времена, когда он вызывал всеобщую зависть и подозрение, чтобы удовлетворить русское общество. Это сложно любому выходцу из низов. Феноменальная карьера человека, вышедшего из низших слоев общества и поднявшегося на головокружительную высоту социальной и властной пирамиды, давалась нелегко и Распутину. Каждое его действие априори становилось объектом критики, он все равно наступал кому-нибудь на любимую мозоль, и не имело значения, пытался ли он приспособиться к новому окружению, меняя одежду и поведение, или оставался верным своему сословию. Из-за противоречивого отношения к нему с одной стороны, почитателей, с другой, — тех, у кого он вызывал презрение и насмешку, вокруг него кипели страсти и несовместимые друг с другом чувства — от любви до ненависти.
Распутин реагировал на это спокойно. Не удивительно: ведь его власть росла. Он вращался в высших кругах. Между тем, пожертвования его покровителей (покровительниц) и почитателей (почитательниц) — всех тех, кому он каким-то образом помог или, по крайней мере, попытался это сделать, — обеспечили ему материальное благосостояние. Он ни в чем не нуждался. Находясь в таком положении, Распутин смог привезти из Сибири в столицу сначала старшую, а потом и младшую дочь, чтобы они ходили здесь в школу и помогали по дому (жена и сын остались в Покровском). Кроме дочерей, с ним жила Акулина Лаптинская, преданная Распутину, как «божьему человеку», молодая женщина, монахиня, выполнявшая функции секретарши.
Создав себе такую жизнь, Распутин мог хладнокровно реагировать на разного рода нападки и насмешки. Он гордился своим положением. Оставался верным своему стилю, подчеркивал свое происхождение, продолжая носить подпоясанные рубахи и заправленные в сапоги брюки, — но только из более дорогой ткани, чем у обычного крестьянина, — этим он будто хотел сказать всем: «Я — крестьянин и горжусь тем, что смог добиться в городе уважения и признания». Но временами, пытаясь доказать всем свое предназначение как «божьего человека», Распутин менял стиль, надевая одежду монаха, в зависимости от личности посетителя и ожидаемого эффекта от встречи. Большая часть светской одежды Распутина, будь то шелковые или вышитые рубашки и необычные пояса, была подарена ему почитательницами или покровительницами. Ни на одной из фотографий тех лет Распутина нельзя увидеть ни в каком другом обличим, кроме как в одном из этих двух нарядов.
Вкусы Распутина и его манера есть оставались неизменными, крестьянскими. «Обычно он ест на кухне, — рассказывал его сосед. — Он сидит во главе стола, вместе с прислугой, с одной стороны от него — существо крестьянской наружности в черном платье и белой косынке, с другой стороны — небольшой темный мужчина, вероятно, секретарь, затем монахиня, потом служанка и еще маленькая девочка в коротком коричневом платье. Все едят суп деревянными ложками из одной большой миски…»
