Может быть, преследуя Мора, Кромвель пытался унять свою ярость, вызванную рождением принцессы? Ведь оно грозило всей его карьере. Гольбейн не знал ответа, хотя по спине у него поползли мурашки. Он чувствовал: над Мором нависла реальная опасность. Внезапно художник решился. Он вернулся домой и быстро написал Маргарите Ропер, спрашивая, может ли приехать прямо сейчас, чтобы подготовить все для работы над портретом, так как ему придется вернуться в Лондон раньше, чем он предполагал. Конечно, не о таком он мечтал — ведь Мег не поедет в Уэлл-Холл на несколько дней, — но по крайней мере он побудет с Роперами и в знак уважения к Мору доделает картину. Он уже знал как. Гольбейн одолжил лошадь, спланировал маршрут, купил кое-какие материалы — в том числе несколько длинных деревянных реек — и упаковал багаж, а там подошло и любезное письмо Маргариты Ропер. Оставалось только тронуться в путь.
Темноволосая Маргарита Ропер не отличалась высоким ростом. Она пополнела после рождения третьего ребенка, которого сейчас держала на руках (вторую дочь назвали Алисой в честь мачехи детей Мора), но сохранила все то же приятное, вежливое, худощавое лицо с длинным носом и желтоватой кожей. Ее задумчивые глаза (а вокруг тревожные морщинки, которых он не видел раньше) и нос напоминали Мег, но она не обладала восхитительной костлявостью и стройностью сводной сестры. Взор ее не сверкал. Душу не раздирали сокровенные терзания, кроме тех, что были вызваны нынешними неприятностями семьи. Милая, добрая женщина, разумеется, хорошая жена — словом, совсем не то, что всегда привлекало Гольбейна.
Маргарита обрадовалась художнику. Увидев его из окна комнаты кормилицы, она выбежала в пышный сад из прочного нового дома красного кирпича. Гольбейн с первого взгляда определил — дом удобен, не продувается, с красивыми обоями, подушками и мучительно вкусными запахами еды.
— Как я рада вас видеть, мастер Ганс! — мягко, всепрощающе воскликнула Маргарита, прищурившись на дневном солнце, а Гольбейн, с непривычки устав от езды верхом, попытался легко перекинуть ногу и элегантно сойти с лошади. — Мы вас так ждали! Вот и вернулись старые добрые времена. — Он соскользнул вниз, прихватив один из загремевших тюков, и сам испугался произведенного грохота. Маргарита весело рассмеялась. — Годы ведь прошли, правда? Столько времени! Но вы совсем не изменились. Конечно, вы теперь такой нарядный, прямо цветете. Но вы устали с дороги. Позвольте мне распорядиться, чтобы грум занялся вашей лошадью, и несите скорее вещи в дом. Вам нужно освежиться и подкрепиться.
Она легонько втолкнула его в приветливый мрак за открытой дверью, где от запаха жареного мяса у Гольбейна потекли слюнки. У Маргариты был дар гостеприимства. Он почувствовал себя легко и понял: даже если под грузом разнообразных новых впечатлений он ответит не на все, что она говорит («Вам вина или эля?»; «Маленькая Алиса прекрасно спит, но Томми и Джейн так ее обожают, что все время тормошат»; «Вы любите голубей?»), не случится ничего страшного.
Ему выделили красивую гостиную. Большое, разделенное посередине окно, куда светило позднее летнее солнце, с одной стороны затенял буйный плющ, отбрасывавший на дверь пятнистые пляшущие тени. Спальня и умывальня располагались за гостиной — простые, чистые, удобные. Он счастливо вздохнул. Ближайшие недели предвещали радость.
— Здесь вам будет очень спокойно, мастер Ганс, — несколько извиняющимся тоном сказала Маргарита, показывая комнаты. В этот момент зашел грум с тюками. — Только я и Уилл, если он не в городе. Отец и госпожа, — и она любовно сощурилась, произнося ласковое прозвище мачехи, — будут где-то через неделю и очень обрадуются, что вы приехали пораньше. Цецилия и Мег тоже постараются вырваться на пару дней раньше. Они, правда, не могут поручиться за своих мужей. А вот брата Джона с Анной дела задерживают в городе. И непонятно, что с Донси, хотя Елизавета пишет, они непременно приедут, если смогут…
Она печально замолчала. Гольбейн не мог понять, в чем дело. Он вспоминал Уильяма Донси без особой симпатии: юноша с кислым лицом, напыщенными манерами, одержимый собственной карьерой, не желающий и слова молвить со скромным художником, чья дружба не могла иметь ощутимого влияния на его продвижение по службе. Ему трудно представить, что такой человек станет рисковать слишком тесным общением с тестем, попавшим в опалу, пусть он и положил начало его восхождению в парламенте. Немец слышал — этой весной Донси единственный из членов парламента (тех, что Кромвель насмешливо называл «группой Челси») не высказался против Акта об ограничении апелляций, покончившего с единством католической церкви и запрещавшего королеве Екатерине обращаться в Рим с прошением восстановить свой брак. Мелкое предательство Донси возмутило Гольбейна. Нетрудно понять, почему его хорошенькая жена увлеклась Джоном Клементом.
— Они ведь живут не в Лондоне, — продолжала Маргарита, как бы извиняя их. — Я знаю, как трудно выбираться, когда ты далеко, и дети, и действительно нет особой причины ехать в город… Правда, я стараюсь, иногда езжу к ним. Но они здесь почти не бывают, а Мег не видела их со дня своей свадьбы, только Уильяма пару раз в Челси во время заседаний парламента. — Она вздохнула. — Это так понятно. У Елизаветы теперь трое чудесных детей — тоже Томми, как у меня, тоже Джейн и еще маленький Генри. Вы ведь их не видели? Они как раз должны приехать к вашему отъезду. Вы будете в ужасе, как и мы все. Это сущее наказание. Неудивительно, что она не любит с ними путешествовать. — Она замолчала и опять улыбнулась. — Ах, я замучила вас своей болтовней про семейные дела, а вы устали. Я только хочу сказать: если они все-таки приедут, мы все будем рады. Ведь впервые за долгие годы мы соберемся вместе.
— Я тоже буду очень рад.
В мягкой атмосфере, создаваемой Маргаритой, он отдыхал. Она нравилась ему все больше и больше. Вдруг на ее лицо легла тень. Маргарита с тревогой посмотрела на вещи, принесенные грумом: ящик с готовыми красками, ящик с инструментами — молотки, пилы, гвозди, — тюк с одеждой, ягдташ с блокнотом и карандашами, турецкий ковер. Гольбейн привез почти все, кроме черепа. Собираясь к отъезду, художник так встревожил старика, что пришлось уплатить ему за месяц вперед в доказательство того, что он еще вернется на Мейдн-лейн. У того же торговца деревом, который доставал ему дуб для портрета посланников, он купил большие доски, аккуратно прислоненные теперь к чистой известковой стене. И как это он умудрился разместить столько вещей на спине одной-единственной лошади?
— Но вы знаете, что картина еще в Челси, мастер Ганс? — виновато спросила Маргарита, как будто ввела его в заблуждение по важному вопросу. — Отец привезет ее с собой. Я так разволновалась из-за вашего приезда и почти забыла, что вы здесь по делу. Вы, может быть, станете думать, что потеряете со мной время. Но я могу показать вам сад, да и места здесь прекрасные. Вот только вы не сможете работать, пока не привезут картину.
Гольбейн засмеялся громким открытым смехом, говорившим не только о желании развеять ее тревогу. Его переполняли мысли о картине, которую собирался писать в солнечном свете, льющемся через окно в замечательную комнату, так щедро предоставленную ему Маргаритой. Она станет его триумфом: бесстрашная, неслыханная правда. Он всю жизнь ходил вокруг да около, боялся и видел только напуганных людей. Ему не терпелось начать.
— Не беспокойтесь, мистрис Маргарита, — сказал он как можно увереннее, словно перед ним стоял милый ребенок, с которым он хотел подружиться. — Посмотрите. — И он указал на доски у стены. — Мне кажется, у меня есть идея. Я теперь работаю лучше, чем раньше. За это время я научился кой-каким трюкам и открыл новые возможности писать картины, вернее отображающие действительность. Бессмысленно вносить какие-то поправки в старую картину и не использовать свои знания. Поэтому я привез все, что мне нужно, и собираюсь написать новое полотно, все с самого начала. А значит, мне придется работать намного напряженнее, чем я предполагал. Проще всего было бы просто закрепить ту картину на треногу и припеваючи провести с вами пару недель. Однако всем будет приятнее, если я напишу другую, а она будет лучше прежней. Но нужно много чего подготовить. Так что мне будет чем заняться, пока подъедут остальные.
