Страшная физическая усталость ломает кости. Если бы не молодые силы, не выдержать ему напряжения этих самых трудных дней. Александр Федорович и до этих, последних октябрьских дней, часто оказывался заложником событий. Событий, которые будто того и ожидали, чтобы взять его в оборот. Он не имел права устраниться от дел, находящихся в компетенции, скажем, тех же Черемисова с Красновым. Лично проследить и удостовериться в выполнении отданных приказов. Не его это забота. Да, не его! Но если время ныне такое, ни на какое другое не похожее. Сидеть, сложив руки?

Не успел Правитель стряхнуть с себя дорожную пыль, как раздался грубый стук в дверь его кабинета. Краснов собственной персоной. Развязно и с апломбом, словно перед ним не Предержащий всю полноту власти Государства, а какой-то там вахмистр, с которым позволительно разговорить с высока, помыкать им. Требовать, указывать, настаивать.

– Буду категоричен, – повел он речь без всякого перехода и вступления. – Дела ваши плохи, даже критические. Чтобы спасти репутацию, а возможно и саму жизнь, необходимо принять незамедлительно меры. Вы должны выйти с инициативой о заключении перемирия с большевиками. На условиях, какие они предложат и какие окажутся и вам приемлемыми. Вам вот о чем желательно договариваться. Об амнистии всех причастных к боевым действиям. О предоставлении лично вам безусловного права на выезд из страны…

– Не продолжайте. Не трудитесь. Как я понимаю существо вопроса, вы достаточно компетентны в нем. Передайте остальным заговорщикам, что я не намерен проявлять инициативу и выезжать.

– Вы не учитываете положение, в котором пребываете в данный момент. У вас нет, и не будет другого выхода. Вы ведь не решитесь на крайнюю меру, я полагаю? Для этого надо иметь….

– Достоинство и честь!

– Этого даже с излишком. Достаточно и мужества одного…

– Для труса, вероятно, хватит и его одного.

– Но мы не пришли, ни к какому конкретному согласию. Ваше «Нет»! – это окончательный ответ?

– Да, окончательный!

– Однако я вынужден буду отправить в Петербург парламентеров, безотносительно с вашим ответом. И так, утро вечера мудренее.

Александр Федорович умел скрывать свои переживания от чужих глаз. Даже самые острые. Давалось такое умение большим напряжением воли. Требовало неимоверных затрат физических сил. Как гипнотизер, телепатически воздействуя на человека внутренней своей энергией, по окончании сеанса лишается сил. Так было и сейчас с ним. При нелицеприятном разговоре с грубым, зарвавшимся предателем. Недуг, вызванный негодованием, наполнял организм не вдруг, постепенно. Слабость наплывала, парализуя движения. Еще немного и он бы рухнул. Два его адъютанта вовремя подхватили шефа.

Керенский знал за собой такую реакцию нервов своего организма. Проявляло оно себя одинаково. Когда в нем вскипало вдруг все его существо, и он сдерживал его всеми силами, не выпуская наружу. Кризис отступал, когда «припадок» истощался. Он исчезал бесследно.

Такое случалось крайне редко. Последнее было в августе. Министр-Председатель прибыл в Москву на Государственное совещание. Большой театр едва вмещал делегатов. Дебатировались важные государственные вопросы. Керенский как обычно много выступал. С краткой, но весьма емкой речью, к совещанию обратился и Главковерх Лавр Корнилов. Его речь затронула коренные, на тот момент, стороны осуществления реформ в стране. Вспыхнул настоящий фурор в ярусах театра. Массовый психоз охватил делегатов. Находясь на сцене, в центре внимания зала, Александр Федорович вдруг заговорил как-то несвязно и путано. Зал затих. Правитель находится на грани нервного срыва. Силы оставляли его.

Тогда признали, то, что с ним произошло, это вероятнее всего результат непрерывной изнурительной работы. Но никак не болезнь. Хотя, а это знал только он один, перенесенная операция по удалению одной почки в недавнем времени еще давала о себе знать. Мужественно отдался Александр в руки врачей, не без поддержки Ольги Львовны, ее нежности и любви, уверенности в благополучном исходе. Она и безотлучно была при нем все дни в Финляндии, где Александр поправлялся после операции. Это было, пожалуй, самое счастливое время, позволившее ему упиваться давно позабытыми ласками обаятельной Оленьки и покоем. Но очень недолгими. Сам того не желая, неугомонная его натура побуждала к действию. Это была борьба с самим собою, и он уступил тогда своему второму «Я».

Тот же результат был и только что. Закончился он также ничем. Поднялся Керенский с места, как ни в чем не бывало, и, видя испуганные глаза адъютантов, рассмеялся.

– Что же нам надо сделать сейчас? Не знаете или знать не желаете? Молчите? Зато я знаю. Прежде обдумаем как следует обстановку. – Молодые ребята, совсем юнцы терпеливо ожидали приговора.

– Я останусь с вами до самого конца. Что бы ни случилось. – Отозвался младший. – Будете прогонять – все равно не оставлю вас! Вот его, – он показал на товарища, – Он пусть отправляется домой. Там дочка его ждет. А я здесь, вместе будем отбиваться.

– Логично вы мыслите, молодой человек. Так и поступим. Пока еще ничего не случилось. Время терпит…

Малосведущий в простых жизненных ситуациях, Александр Федорович и подумать не подумал, что кого-то в эти минуты волнует, заботит его судьба. Что верные ему люди, их много, они рядом с ним, совсем близко, уже знают, как ему помочь. И помогут. Непременно!

Но такая у него, особая что ли, натура: он не пользовался чьей-то помощью, не просил никого об этом. Не знал этой услуги и не рассчитывал на нее. Все делал сам, надеялся только на себя. А жизнь учит с умом подходить ко всему, что выпадает на его долю, к плохому, и к хорошему. Александр Федорович удивлялся, когда в этот критический момент к нему в кабинет заходили незнакомые люди, предлагали свою помощь. Скрытно вывести из Дворца, укрыть в надежном месте. Один престарелый служитель, знавший в старинном замке все ходы и выходы, предлагал воспользоваться тайным подземным ходом. По нему можно пройти к вокзалу и сесть на поезд. Но это возможно только в ночное время. А время, как оказалось, уже не могло ожидать….

Утром, 1 ноября, вместо ожидаемых из столицы сообщений от парламентеров, в Гатчинский дворец прибыл член Реввоенсовета Петрограда Павел Дыбенко с большой группой матросов. Своих преданных помощников в погромах и расстрелах. Страшная личность своей жестокостью. Появление этого человека в Гатчинском дворце не предвещало ничего хорошего.

Давнишнее это дело. Как то среди массы неотложных дел Министру – Председателю доложили о беспорядках, творимых революционными матросами на флоте. Боевые корабли они чуть ли не захватили в личную собственность, парализовали их боевую мощь. Во главе анархиствующих матросов выделялся своей фигурой и буйным неукротимым нравом, завзятый выпивоха и буян Паша Дыбенко. Он и многочисленная его команда разложили до основания Центральный комитет Балтийского флота. Флот тут же утратил свое значение, как мощная военная сила. Анархисты издевались и расстреливали флотских офицеров. ЦК большевистский не мог упустить из своих рук такую близкую, даже более того – родную по духу силу. Мощный кулак Дыбенко, его маузер с успехом справлялся с матросской стихией, с теми, кто стоял на его пути. Тупая сила «пошла» гулять по морю, по столице российской. Паша-орел, как величал его Петербург, наводил страху на госорганы Новой России. И Временное правительство разогнало не нужный и даже вредный Центробалт.

Памятные события воскресли с новой силой. Паша Дыбенко уже здесь, в Гатчинском дворце. Он не тот, каким был еще месяц назад, простой матрос. Это доверенное лицо вождя. Член Реввоенсовета Петросовета. Через пару недель поднимется на большевистский Олимп, займет пост Народного комиссара по морским делам. Высокий взлет необразованного, но с умом парня из глубинки, это не чудо из чудес. Его встретила другая знаменитость из окружения вождя – Александра Колонтай. Адмиральская дочь, еще там в Швейцариях, нащупала компанию дельцов, с далеко идущими целями. Красивая женщина, с авантюристическим уклоном характера. Почему бы ей не скрасить суровый однополый быт кучки будущих народных вожаков, как они себя видели в перспективе. Паша и Саша не могли не встретиться в силу действия земного магнетизма. Естественно, Саша заняла руководящую позицию. Дыбенко как был, так и остался при ней политическим авантюристом. Первым своим личным врагом он считал Александра Керенского. С ним одним хотел сразиться. Судьба благоволила ему.