Роботы по-прежнему здесь, но об их числе у нас нет ни малейшего представления. Все роботы, сколько их было, никуда не исчезли. Они не покидали Землю сами и не были с нее унесены. С течением лет какое-то количество их поселилось с нами; они делают всю физическую работу и занимаются домашними делами, которые необходимы для нашего беспечального существования, и стали неотъемлемой частью нашего сообщества. Некоторые порой уходят на время, иногда появляются новые роботы, и они либо остаются здесь навсегда, либо уходят опять. Наверное, со стороны может показаться, что роботы как раз и могли бы восстановить и заставить работать хотя бы малую часть старой техники. Вероятно, их можно было бы этому обучить, однако среди нас нет людей, обладающих нужными знаниями. К тому же мозг робота нетехнологичен. Роботов создавали для другого – чтобы они тешили людское тщеславие и гордыню, утоляли ту странную жажду, которая, похоже, изначально присуща человеческому «Я»: стремление иметь подле себя других людей (или их разумные копии), которые бы удовлетворяли наши желания и нужды, рабов, находящихся в подчинении, существ, над которыми мужчина, или женщина, или ребенок могли бы властвовать, создавая таким образом ложное чувство собственного превосходства. Роботы предназначались для того, чтобы служить кухарками, садовниками, дворецкими, горничными, лакеями (я никогда толком не мог понять, что же такое лакей) – в общем, быть слугами. Прислужники и неравные компаньоны, выполняющие любое распоряжение, рабы. Собственно говоря, чем бы они ни занимались, я полагаю, что они по-прежнему остаются рабами. Хотя вряд ли сами они считают это рабством; их ценности, пусть и дарованные человеком, не являются полностью человеческими. Роботы служат с чрезвычайной охотой; благодарные за эту возможность, они навязывают нам свою службу и, очевидно, рады тому, что нашли себе новых хозяев взамен старых.

Таково положение дел в отношении нас; в случае же с индейцами все совершенно иначе. Роботы рядом с индейцами чувствуют себя неловко, а те, в свою очередь, смотрят на них чуть ли не с отвращением. Роботы – составная часть культуры белого человека, и поскольку мы издавна имели дело с машинами, с готовностью принимаем и роботов. Индейцы же воспринимают их как нечистых, как нечто отвратительно грязное и чужое и не желают иметь с ними дела. Любого робота, забредшего в лагерь, индейцы немедленно изгоняют. Здесь у нас их всего несколько штук, хотя на Земле их наверняка много тысяч. Тех роботов, что живут сами по себе, мы стали называть дикими, но верно ли это? Часто из окна, или сидя во внутреннем дворике, или во время прогулки мы видим группы диких роботов, спешащих как будто по чрезвычайно важному делу. Куда и зачем они торопятся? Ходят разные слухи, но это лишь слухи, ничем не подтвержденные и не стоящие того, чтобы их пересказывать.

Я говорил, что существуют два факта, однако увлекся, рассказывая о первом. Второй факт таков: мы теперь живем намного дольше. Каким-то странным образом, недоступным нашему пониманию, процесс старения если не остановился, то как минимум сильно замедлился. За последние пятьдесят лет я словно бы ничуть не постарел, и остальные тоже. Если у меня и прибавилось несколько седых волосков, я их не вижу; если спустя пятьдесят лет походка моя и стала чуть медленнее, я этого не замечаю. Тогда мне было шестьдесят, и сейчас мне по-прежнему шесть десятков. Молодые достигают зрелости обычным порядком, но, достигнув ее, дальше уже не стареют. Нашим внукам-близнецам двадцать один год исполнился пятьдесят лет назад, однако им все так же двадцать один год. Если судить по внешнему виду, они одного возраста со своими сыновьями и старшими внуками, и порой это приводит в замешательство человека вроде меня, который всю свою жизнь прожил, считая года и ожидая наступления старости. Впрочем, даже если это меня смущает, жаловаться особо не на что, ведь попутно мы обрели невероятно крепкое здоровье. Поначалу нас беспокоило: если все люди вокруг исчезли, что мы станем делать, если кто-нибудь заболеет и потребуется врачебная помощь и больничный уход? Но, к счастью, этого нам не требуется. Кроме того, быть может, также к нашему счастью, количество хронологических лет, в течение которых женщина способна рожать детей, практически не изменилось. Очевидно, женские детородные органы истощают свой запас потенциальных яйцеклеток в течение примерно тридцати лет, как и прежде.

Нет никаких сомнений, что исчезновение человечества и замедление старения как-то связаны между собой. В сущности, мы можем быть только благодарны за эту долгую жизнь, а также, возможно, и за снятие социального напряжения, возникшего из-за перенаселения планеты. Однако наиболее вдумчивых из нас нередко тревожит мысль о скрытом от нас значении происшедшего. Во тьме ночи мы лежим без сна и размышляем, и хотя с годами потрясение прошло, мы порой боимся.

Вот почему этим августовским утром в конце двадцать второго столетия от Рождества Христова я начинаю подробно записывать свои воспоминания о том, что произошло. Я – старейший обитатель нашего дома, в возрасте ста десяти хронологических лет, и мне кажется правильным и должным, что именно моя рука напишет эти строки. Без записи подобного рода то, что случилось с населявшими Землю людьми, превратится со временем в миф…

У него все не шел из головы тот последний медведь, однако, как ни странно, он не мог вспомнить в точности, что произошло. Уже несколько дней он постоянно об этом думал, пытался вспомнить, обрести уверенность – и был все так же очень далек от ответа. Медведь, вдруг поднявшийся на дыбы из глубокого русла ручья, застал его врасплох, и бегством было не спастись. Стрела никак не могла поразить зверя насмерть, ведь человек даже не успел ее вложить как следует. Однако же, рванувшись вперед и рухнув почти у самых его ног, медведь умер. И в этот краткий предсмертный миг случилось нечто, но что именно, вспомнить не удавалось. Несомненно, он что-то сделал, однако не было никакой возможности узнать, что. Несколько раз ему казалось: вот-вот он припомнит, но каждый раз смутное воспоминание таяло, уплывая в глубины подсознания, словно лучше было вовсе этого не знать.

Он опустил узел с поклажей наземь и прислонил к нему лук. Обрамленная утесами, расписанная осенними красками обширная долина, где соединялись две огромные реки, выглядела так, как рассказывали охотники на буйволов, которых он встретил на высокогорной равнине с месяц назад. При мысли о них он улыбнулся – они были славные люди. Они просили его остаться, и ему самому хотелось того же. Там была девушка, которая смеялась негромким грудным смехом, и был юноша, дружески коснувшийся его рукой. Однако он не мог остаться с ними.

Солнце поднималось, и под его лучами клены у дальнего утеса запылали золотом и багрянцем. И там, на скалистом мысе, что возвышался над местом слияния рек, стоял огромный дом, о котором ему говорили; многочисленные печные трубы торчали над крышей, словно уставленные в небо короткие толстые пальцы.

Юноша поднял висевший на груди бинокль и поднес к глазам. От движения ремешка тихонько стукнулись друг о друга медвежьи когти на его ожерелье.

Джейсон Уитни закончил утреннюю прогулку и сказал себе, что это была его лучшая прогулка. Хотя та же самая мысль неизменно приходит ему в голову каждое утро, когда он по склону поднимается к дворику, а из кухни плывет аромат жареной ветчины и яичницы, которую готовит Тэтчер. Но сегодня утро и впрямь замечательное. Такое свежее, даже с прохладцей, пока ее не разогнало поднимающееся солнце; и листья, подумал он, листья просто великолепны.

Он стоял на краю обрыва и смотрел вниз на две реки, и синева водной глади (возможно, чтобы дополнить краски осеннего полотна) была темнее обычного. Он глядел на стаю уток, летевших через долину над самыми макушками деревьев; в одном из маленьких прудов, которыми был усеян заливной луг, по колено в воде стоял лось, он опускал голову в воду и обрывал лилии, а когда вновь ее поднимал, вода потоками скатывалась с мощных рогов. Джейсону даже чудился плеск этих водопадов, хотя он знал, что так далеко их не услышишь.