– Идем, идем скорей, очень срочно… – повторял он и тащил ее за руку к выходу.

– Мануэльчик? – воскликнула Болонка, вытаращив из-под челки окруженные сетью морщинок глаза. – Что это тебе приспичило? После стольких лет… Мануэльчик, правда, что тебе так приспичило?

Но он уже бежал по улице, волоча за собой прихрамывавшую Болонку, которая семенила своими распухшими ногами, запакованными в щегольскую узкую юбку, оканчивавшуюся где-то гораздо выше колен.

У кино им встретилась Мария Липок, которая окручивала какого-то капрала.

– Эй, – крикнул Эмануэле, – ты тоже иди! Я тебя отведу к американцам.

Таких вещей Марии Липок не нужно было повторять дважды. Щелкнув на прощание капрала, она побежала рядом с Эмануэле. Ее рыжие волосы растрепались на ветру, а глаза нетерпеливо впивались в темноту.

В "Бочке Диогена" мало что изменилось. Только на полках, всегда заставленных бутылками, появилось много просветов, джин уже кончился, а пицца подходила к концу. Обе женщины ввалились в бар и, подталкиваемые в спину Эмануэле, ринулись в самую гущу матросов, встретивших их появление радостным воем. Эмануэле без сил опустился на табуретку. Феличе налил ему стаканчик чего-то крепкого. К Эмануэле подошел один из матросов и похлопал его по спине, остальные тоже смотрели на него дружелюбно, слушая Феличе, который что-то рассказывал о нем.

– Ну? – спросил Эмануэле. – Как по-твоему, все в порядке?

– Как тебе сказать? – ответил бармен со своей вечной сонной усмешкой. – Нужно было бы по крайней мере шестерых…

В самом деле, положение не улучшилось. Мария Липок висела на шее у детины с лицом зародыша и извивалась всем телом под своим зеленым платьем, словно змея, скидывающая старую кожу. Болонка погребла под своими грудями низкорослого испанца и, осыпая его ласками, являла собой олицетворение материнства. А Йоланду по-прежнему не было видно. Ее все время заслоняла необъятная спина в белой робе. Эмануэле делал отчаянные знаки обеим женщинам, призывая их не слишком увлекаться глупостями и хорошенько смотреть по сторонам, но те, казалось, забыли обо всем на свете.

– Ну и ну! – воскликнул Феличе, выглядывая из-за спины Эмануэле.

– Что такое? – спросил тот, но бармен уже кричал на мальчика, который недостаточно проворно вытирал стаканы.

Повернувшись, Эмануэле увидел, что в бар вваливается новая группа американских моряков – человек пятнадцать, не меньше. "Бочка Диогена" сразу оказалась битком набитой изрядно подвыпившими матросами. Мария Липок и Болонка завертелись в сумасшедшем канкане. Одна бросалась на шею то тому, то другому, болтая в воздухе своими обезьяньими ногами, вторая с неестественной улыбкой, которую прочно нарисовала у нее на лице губная помада, словно наседка, собирала ошеломленных матросов под своей необъятной грудью.

На какое-то мгновение Эмануэле увидел Йоланду, которая вихрем носилась среди белых рубашек. Потом она снова исчезла. Йоланде порой казалось, что ее совсем закружила плотно обступившая толпа, однако она всякий раз замечала рядом с собой гиганта с ослепительными зубами и белками глаз и от этого почему-то чувствовала себя в безопасности. Двигаясь своей мягкой походкой, он не отставал от нее ни на шаг. Под неподвижной белой робой мускулы его огромного тела должны были перекатываться, крадучись, как коты, грудь медленно поднималась и опускалась, словно вбирала в себя воздух бескрайних океанских просторов. Неожиданно его голос, напоминавший грохот камней, перекатывающихся в железном буе, начал с расстановкой произносить какие-то слова. Переплетаясь в причудливом ритме, они вдруг стали оглушительной песней, и все закружились на месте, словно под музыку.

Тем временем Мария Липок, которая всюду знала укромные местечки, сидя на руках у усатого матроса, начала пинками прокладывать себе путь к низенькой дверце задней комнаты. Сначала Феличе не хотел, чтобы открывали эту дверь, но сзади, напирая, хлынул весь поток, в конце концов затопивший комнатушку.

Эмануэле, съежившись на табурете, остановившимися глазами взирал на всю эту сцену.

– Что же это там творится, Феличе? Что там творится? – повторял он.

Но Феличе не отвечал. Он думал о том, что ему делать, – в баре совершенно не осталось ни вина, ни еды.

– Беги в "Валькирию" и попроси одолжить нам несколько бутылок, – приказал он мальчику-луковице. – Все равно чего, хоть пива. И какой-нибудь еды. Ну, бегом!

В это время Йоланду тоже втолкнули за дверцу; там оказалась комнатка с занавесками на окнах, с аккуратно приубранной и накрытой голубым покрывалом кроватью, умывальником и всем прочим. После этого верзила принялся спокойно и методично выдворять из комнаты остальных матросов, подталкивая их своими огромными ручищами и в то же время не выпуская Йоланду, которая стояла у него за спиной. Но все матросы почему-то непременно хотели проникнуть в комнатку, и волна, которую верзиле удавалось отпихнуть от дверей, тотчас же возвращалась назад, становясь, правда, все меньше и меньше, так как кое-кто, устав бороться, отходил в сторону. Йоланда была очень довольна, что у гиганта появилось это занятие: теперь по крайней мере она могла немного передохнуть и поправить бретельки бюстгальтера, все время вылезавшие из-под платья.

А Эмануэле все наблюдал. Он видел, как ручищи верзилы выталкивали матросов за дверь, за которой, без сомнения, находилась его исчезнувшая жена, как моряки волнами штурмовали вход в эту комнатку и как каждая волна раз от раза уменьшалась на одного-двух человек – сперва десять, потом восемь, потом семь… Если так пойдет дальше, то через сколько же минут верзиле удастся запереть дверь?

Тут Эмануэле вскочил, выбежал на улицу и заплетающимися ногами заковылял через площадь, будто участвовал в соревнованиях по бегу в мешках. На стоянке вытянулась длинная вереница такси, в которых дремали шоферы. Он разбудил их и принялся каждому объяснять, что нужно делать, выходя из себя, если его не понимали с первого раза. Одно за другим такси разъехались в разные стороны. Последняя машина увезла самого Эмануэле, неестественно прямо торчавшего на сиденье.

Старый извозчик Бачи , разбуженный движением на площади, соскочил со своих высоких козел и бросился узнавать, не нужно ли куда-нибудь съездить. Поняв все с полуслова – недаром считалось, что он собаку съел в своем ремесле! – он снова взгромоздился на козлы и разбудил свою старую клячу. Когда же и пролетка Бачи, дребезжа, скрылась за углом, на пустынной площади воцарилась тишина, нарушаемая только шумом, доносившимся из "Бочки Диогена", примостившейся на лысине, расчищенной среди развалин старых складов.

В "Ирисе" девушки танцевали. Все они были еще несовершеннолетние, с пухлыми губками и в изящных кофточках, которые облегали их круглые, как шарики, груди. У Эмануэле не хватило терпения дождаться, когда кончится танец.

– Эй, ты! – крикнул он одной из девушек, танцевавшей с парнем, которого отличало полное отсутствие лба, совершенно съеденного волосами.

– Тебе чего? – спросил безлобый.

В этот момент к ним подошло еще трое или четверо парней с рожами боксеров. Сгрудившись вокруг, парни засопели.

– Идем-ка отсюда, – посоветовал Эмануэле шофер. – А то как бы еще скандала не было.

Из "Ириса" они отправились к Пантере. Она оказалась дома, но не хотела открывать, потому что у нее был клиент.

– Доллары! – кричал через дверь Эмануэле. – Доллары!

Наконец она открыла и показалась на пороге в капоте, похожая на какую-то аллегорическую скульптуру. Ее поволокли вниз по лестнице и погрузили в такси. После этого на приморском бульваре они зацапали Фашистку, прогуливавшуюся с собачкой, в привокзальном кафе – Пупсика, щеголявшую в горжетке из лисы, а в гостинице "Мир" – Негритоску с неизменным мундштуком из слоновой кости в зубах. Затем нашли еще троих новеньких, которых привела синьора из "Кувшинки". Эти все время хохотали и почему-то думали, что их везут за город. Кое-как рассадили всех. Эмануэле уселся впереди, немного встревоженный тем гвалтом, который подняли женщины, стиснутые на заднем сиденье. Что касается Шофера, то его беспокоило только одно – как бы не лопнули рессоры.