Между тем Христосик, желая освободить себе руки, соорудил из картонок и бумажных салфеток что-то вроде абажура. Еще раньше он заприметил несколько тортов с надписью "С днем рождения". Он обошел вокруг них, примериваясь, как лучше их атаковать, потом, произведя разведку, провел по ним пальцем и слизал приставший к нему шоколадный крем, после чего начал по очереди погружать в них физиономию и выгрызать серединки.

Но его страсть все еще не была удовлетворена, и он не знал, как ее удовлетворить. Ему никак не удавалось придумать такой способ, чтобы насладиться всем, буквально всем, что было вокруг. Он уже влез на стол с тортами, встал над ними на четвереньки. Но и этого ему было мало. Вот если бы он смог раздеться и голым лечь на все эти торты, если бы он смог валяться на них, переворачиваясь с боку на бок, и никогда, никогда не подниматься! Но еще пять, десять минут, и все кончится. Снова до конца его дней кондитерские станут для него так же недоступны, как в детстве, когда он прижимался носом к стеклам их витрин. Если бы задержаться здесь хотя бы на три-четыре часа!..

– Долговязый, – проговорил он, – а что, если нам спрятаться здесь до утра? Кто нас увидит?

– Не валяй дурака, – ответил Долговязый. – Отсюда надо смываться, пока нас не застукали легавые.

Ему удалось вскрыть кассу, и теперь он рылся в банковских билетах.

В этот момент кто-то постучал в витринное стекло. Оглянувшись, они увидели освещенного слабым светом луны Турка, который, просунув руку между прутьями решетки, стучал в окно и размахивал руками. Долговязый и Христосик бросились было к двери, но Турок жестом дал им понять, что все спокойно, а потом показал Христосику, что хочет поменяться с ним местами. Те, кто находился в кондитерской, показывали ему кулаки, скалили зубы и свирепо махали руками, приказывая убираться от магазина, если он не спятил.

Тем временем Долговязый обнаружил, что в кассе находилось всего-навсего несколько тысяч лир. Он принялся яростно ругаться и упрекать Христосика за то, что тот не желает ему помогать. А Христосик словно обезумел. Он вгрызался в рулет, выщипывал изюм, слизывал варенье; перепачканный с головы до ног, он оставлял жирные следы на стеклянных банках. Он заметил, что ему больше не хочется сладкого, чувствовал, как к горлу подступает тошнота, но не желал отступать, не мог позволить себе сдаться. Крафены превратились в безвкусные губки, бисквиты – в рулончики липкой бумаги от мух, торты источали птичий клей и расплавленный асфальт. Он видел трупы лакомств, которые разлагались, вытянувшись на своих белых пеленах, или, проглоченные им, мутным клеем облепляли его желудок.

Долговязый, который, забыв о сластях и голоде, с остервенением начал взламывать замок второго сейфа, вдруг увидел, что в подсобку входит Турок, ругаясь последними словами на своем сицилийском диалекте, которого никто не понимал.

– Легавые? – побледнев, в один голос спросили Долговязый и Христосик.

– Меняться! Меняться! – простонал Турок и начал бешено сыпать своими кончающимися на "у" словами, стараясь доказать, что несправедливо заставлять его, голодного, торчать на холоде, а самим обжираться разными сластями.

– Пошел на место! Иди на шухер! – в ярости заорал Христосик. Это была ярость существа сытого и оттого еще более эгоистичного и злого.

Долговязый понимал, что сменить Турка было бы более чем справедливо, но он видел также, что убедить Христосика будет не так-то просто. "А без шухера можно завалиться", – подумал он и, вынув револьвер, направил его на Турка.

– Быстро на место, Турок! – сказал он.

В отчаянии Турок решил хотя бы захватить что-нибудь с собой. Он загреб своими ручищами полную пригоршню миндального печенья, густо обсыпанного кедровыми орешками, и двинулся к двери.

– А если тебя застукают с этими пряничками, дурак, что ты им споешь? – почти мягко сказал Долговязый. – Оставь все здесь и катись.

Турок плакал. Христосик почувствовал, что ненавидит его. Схватив торт, на котором было выведено "С днем рождения", он швырнул его в лицо товарищу. Турок вполне мог бы увернуться, но вместо этого выставил вперед физиономию, чтобы на нее попало как можно больше крема, потом засмеялся сквозь сладкий пластырь, залепивший ему лицо, шляпу и галстук, и помчался на место, слизывая крем с губ, с носа, чуть ли не со скул.

Под конец Долговязому все-таки удалось взломать главную кассу, и он принялся рассовывать по карманам банкноты, то и дело разражаясь проклятиями, потому что бумажки прилипали у него к пальцам, выпачканным джемом.

– Все, Христосик, пора смываться, – сказал он, спрятав последнюю пачку.

Но Христосик не мог так сразу все кончить, Нет, он должен был так нажраться, чтобы потом долгие годы было о чем рассказывать товарищам и Мари Тосканке. Мари Тосканка была любовницей Христосика, у нее были длинные палкообразные ноги, фигура и лицо кобылы.

Мысли Христосика прервало новое появление Турка. На этот раз Долговязый без всяких разговоров сразу вытащил револьвер, но Турок крикнул только одно слово: "Легавые!" – и бросился бежать вприпрыжку, подхватив рукой полы плаща. Подобрав последние мелкие билеты, Долговязый в два прыжка очутился у двери. Христосик бросился следом.

Христосик не переставал думать о Мари: ему только сейчас пришло в голову, что можно было бы захватить для нее разных вкусных вещей, что он ни разу не сделал ей подарка и в конце концов она когда-нибудь устроит ему сцену. Он бросился назад, схватил несколько трубочек с кремом, сунул их за пазуху, но сейчас же сообразил, что выбрал самые хрупкие изделия, и начал сгребать и сваливать за рубашку все, что казалось ему более или менее плотным. Однако почти в ту же минуту на витринном стекле появились тени полицейских, которые, размахивая руками, показывали куда-то в глубину улицы. Один из полицейских прицелился и выстрелил.

Христосик забился за прилавок. Как видно, полицейский промахнулся, потому что все сокрушенно покачали головами и стали смотреть через ставни внутрь. Немного погодя Христосик услышал, что они нашли открытую дверь и входят в магазин. Скоро все помещения наполнились вооруженными полицейскими. Христосик сжался в комочек, но время от времени, чтобы успокоиться, совал себе в рот дольку лимона или ломтик груши из банки с глазированными фруктами, которая оказалась рядом.

Легавые установили, что было произведено ограбление и что, судя по следам, оставленным на полках, грабители лакомились кондитерскими изделиями. Мимоходом полицейские подбирали валявшиеся повсюду сласти и отправляли в рот, стараясь не спутать следов. Усердие, с которым они пытались обнаружить улики, было так велико, что через несколько минут они все ввалились в кондитерскую и принялись за обе щеки уплетать сладкое.

Христосик громко чавкал, но его совсем не было слышно за чавканьем полицейских. Он чувствовал, как под рубашкой по груди у него текли растаявшие сласти, как подкатывает к горлу тошнота. Увлекшись засахаренными фруктами, он с большим опозданием заметил, что путь к двери свободен. Впоследствии полицейские рассказывали, что увидели обезьяну, сплошь облепленную кремом, которая, опрокидывая вазы и роняя на пол коробки с тортами, вприпрыжку выбежала из магазина. Прежде чем полицейские пришли в себя от изумления и выбрались из тортов, в которых увязли их подошвы, Христосик был уже в безопасности.

Войдя к Мари Тосканке, Христосик расстегнул рубашку и нашел у себя на груди пласт какого-то бурого теста, крепко прилипшего к телу. До самого утра они, лежа рядом на кровати, лизали и ковыряли этот пласт, пока не подобрали последнюю крошку и не слизали последнюю каплю крема.