Данный период — время значительного разнообразия литературных установок, широты сосуществующих вкусов и программ, что, отметим, находит выражение в частых упоминаниях (пусть и с отрицательной оценкой) немалого числа писателей, уже и в то время причислявшихся к «низкой» литературе (П. де Кок, А. А. Орлов, М. Комаров), а также в возможности иронической или отрицательной оценки многих совсем еще недавно причисленных к авторитетам (Сумароков, Державин). С этим, видимо, связано и присутствие в этот период на литературном горизонте рецензентов ряда «современных» авторов, значимость которых подтверждена и последующими поколениями. С этой же тенденцией к выявлению многообразия возможных определений литературы связана и высокая (высшая для всех замеров) доля авторов, упоминавшихся лишь в эти годы и никогда более не упомянутых.
Характерным примером выборочного отношения к прошлому может быть деятельность рецензентов в период 1860–1861 гг. Образ литературы в сознании рецензентов в эти годы крайне единообразен и нормативно упорядочен. В результате значительная часть имеющегося литературного потока вообще не рецензируется, поскольку оценивается лишь то, что достойно быть введенным в литературу (общее количество рецензий минимально в сравнении с последующими замерами). Литература теперь понимается прежде всего как литература отечественная: рецензируются в подавляющем большинстве книги русских писателей, их имена абсолютно преобладают и среди упоминаний. Среди восьми чаще всего упоминаемых писателей нет ни одного иностранного. Представления об отечественных литературных авторитетах в высокой степени согласованы: число их в целом невелико, а средняя частота упоминаний каждого, напротив, гораздо выше, чем по всем другим замерам.
Рецензенты ориентируются преимущественно на современную словесность: 81 % упоминаний составляют имена писателей, родившихся не более 70 лет назад. Только в этом замере лидером по количеству упоминаний выступает активно действующий в литературе писатель — И. Тургенев (он же, что примечательно, лидирует и по количеству рецензий на его произведения в эти годы). Кроме того, стоит заметить, что Тургенев — «новый» авторитет, введенный лишь в данном замере и впоследствии постоянно присутствующий на литературном горизонте рецензентов.
В целом можно считать, что именно в этот период наиболее отчетливо проступили характеристики и тенденции, базовые для отечественной литературной культуры. В этом смысле сконструированный тогда образ русской литературы служил далее ценностным масштабом при оценке литературного потока рецензентами, и, вероятно, он чаще всего и имеется в виду, когда говорят о русской литературе XIX в.
Сформировавшиеся в предшествующий период конститутивные нормы литературной культуры рецензентов сохранили свою значимость и в 1880–1881 гг. Однако, рутинизируясь, они несколько потеряли свою отчетливость, уменьшилась необходимость предъявления литературных авторитетов при оценке нового (снизилась доля рецензий с упоминаниями), повысилась значимость зарубежной литературы (выросли доля рецензий на произведения иностранной словесности и доля зарубежных авторов в общем корпусе упоминаний). Основная совокупность авторитетов этих лет — авторы, значимые и в предыдущие периоды (характерно, что в среднем упоминаемые писатели несколько «постарели», доля упоминаний писателей в возрасте до 70 лет уменьшилась с 81 до 69 %, тогда как доля их среди авторитетных лишь в это время возросла с 65 до 81 %, то есть большинство позднее неавторитетных имен принадлежит писателям, в этот период в литературе действующим).
В 1900–1901 гг. структура литературных ориентаций рецензентов также не претерпевает принципиальных изменений — преобладают ориентации на отечественных писателей, отмеченных как авторитеты в двух предыдущих замерах (стабильной остается как их доля в общем массиве упоминаний, так в основном и набор конкретных имен). Данный период можно, с определенной мерой условности, считать временем наиболее выраженных классикалистских ориентаций в отношении к отечественной словесности. Для рецензентов этой эпохи вполне устанавливается нормативный состав высокозначимой русской литературы прошлого (следует принимать во внимание, что это была ситуация осознания конца столетия, подведения его итогов), оценки и средства ее интерпретации согласованы, «система координат» позволяет рецензенту без особых проблем классифицировать и оценивать поток текущей словесности. «Окостенению» набора классических авторитетов (58 % упоминаний приходятся на писателей, родившихся более 70 лет назад) сопутствует сравнительно низкая авторитетность большинства современных авторов (37 % упомянутых в этом замере писателей больше никогда не упоминались, что существенно выше, чем в двух предыдущих замерах), ни один из которых не вошел в число лидеров упоминаний. Многие современные писатели, ставшие символами данного периода для последующих поколений, малоавторитетны (А. Чехов, М. Горький и В. Короленко не входят в число лидеров, а И. Бунин вообще не упомянут). Для этого периода характерно явственно выраженное расхождение между списками лидеров рецензий (наиболее проблематичными, спорными писателями) и лидеров упоминаний (наиболее авторитетными, бесспорными именами). Тем самым можно диагностировать наличие в рамках устоявшейся системы ориентации рецензентов своего рода «очага» проблематичности, то есть симптома вероятных перемен. Останавливает на себе внимание и довольно резкий рост склонности рецензентов сопоставлять новинки отечественной словесности с иностранными авторитетами (вдвое чаще, чем раньше). Если же сказать, что среди подобных авторитетов чаще других встречаются такие «новые» и проблематичные фигуры, как Э. По, Г. Флобер, Ги де Мопассан (к ним, видимо, близок уже известный рецензентам Э. Золя), Д’Аннунцио, М. Метерлинк и другие, то можно с большой обоснованностью утверждать, что система литературных координат рецензентов находится в данный период накануне возможных перемен.
Первый из рассматриваемых в статье периодов развития советской литературы, 1920–1921 гг., можно характеризовать как состояние разлома литературной системы, порожденное произошедшими социальными изменениями. Это выражается в трансформациях состава писателей и литературных критиков, в проблематичности авторского самоопределения. Резко снижается число выходящих книг, многие журналы недолговечны, соответственно уменьшается количество рецензий (почти втрое меньше, чем 20 лет назад) и упомянутых в них писателей. В целом можно говорить об «упрощении» социального института литературы — разрушении существующей иерархии и сложившейся системы связей литераторов, о синхронном существовании нескольких литературных групп, не принимающих друг друга во внимание и занятых преимущественно внутренней консолидацией.
Несмотря на преобладание явственно антиклассикалистских установок различного содержания, объединенных общим пафосом жизнестроительства, «прорыва» сквозь наличную культуру в будущее, и в этот период апелляции к авторитетным литературным образцам, маркированным достоинством осуществившегося прошлого, составляли основание литературного взаимодействия.
Понятно, что ожидать появления упоминаний литераторов далекого и «чужого» прошлого в рецензиях, написанных представителями тех групп, которые ориентировались исключительно на настоящее или будущее, вряд ли возможно, кроме, пожалуй, отсылок к единомышленникам, соратникам и т. п. Ориентации на литературу так или иначе поддерживались в связи либо с задачами сохранения традиции, либо с потребностями в ее создании, включая освоение, переоценку, селекцию уже авторизованного (иными группами, в других обстоятельствах и по иным поводам) прошлого. Обе эти тенденции дали в совокупности резкий рост количества рецензий, содержащих апелляцию к предшественникам, по сравнению с рубежом веков (более чем в полтора раза, так что в среднем каждая третья рецензия отсылала произведение текущей словесности к тому или иному авторитету). При этом наиболее актуальной оказалась эпоха «начала» русской литературы (ее «золотой век», прежде всего А. Пушкин). Как и во всех последующих случаях, Пушкин выступал, с одной стороны, «горизонтом» и пределом в истолковании более поздней литературы (ссылки на «пушкинские традиции» оказывалось достаточно), с другой же — самым ее центром, так что вокруг его имени всякий раз выстраивалась новая традиция, его же именем скрепляемая с целостностью русской литературы, да и литературы как таковой. Упоминание именно Пушкина характерно в данном случае еще одним: возглавляемый им вместе с А. Блоком список лидеров упоминаний состоит по преимуществу из поэтов. В первые революционные годы литературный поток состоял почти исключительно из лирики и драматургии, что, видимо, вообще характерно для эпох, осознающих и подчеркивающих свою актуальность, «новизну». Блок, явственно опережающий по количеству упоминаний современников, выступал, очевидно, символом искомого единства «старого» и «нового», классической традиции и революционной современности. Примечательно, что В. Шекспир — практически единственный представитель зарубежной словесности среди лидеров упоминаний. Набор упоминаемых иностранных авторов в этот период вообще резко сокращается, как и количество рецензируемых произведений зарубежной литературы (равно как и издаваемой иностранной словесности); доля зарубежных авторов в общем объеме упоминаемых писателей в этот период самая низкая за все исследуемые периоды. Можно полагать, что это «замыкание» традиций вокруг символов национальной культуры связано как с представлением об уникальности актуальных проблем и задач, стоящих перед литературной системой и перед национальным сообществом в целом, так и с обстановкой культурной изоляции, характерной для периода войны и революции.
